Андрей Силенгинский - 13/13

Леха прокосолапил на кухню и заглянул в мусорное ведро. Вытащил крупные осколки чашки – дурацкой чашки из дешевого фарфора с синими цветочками… любимой чашки жены, подарок, блин, от бабушки. Сравнил осколки со свежеизготовленой целенькой чашкой и удовлетворенно хмыкнул. Составил вместе две ручки и хмыкнул еще раз – выщерблены совпадали с точностью, как близнецы. В натуре, что подсознание творит…

Леха отправил осколки обратно в мусор и – снова не дыша – поставил целую чашку обратно в шкаф, в который он сегодня утром за каким-то хреном полез своими медвежьими лапами. Хорошо хоть жены дома уже не было.

Почесал в затылке, прошел в гостиную и сделал еще одну точно такую же чашку. Береженного Бог бережет. Эту уже Леха убрал в сейф. Не в тот, за гравюрой, а в другой, о котором даже жена не знала.

Потом снова вернулся на кухню, держа волшебную палочку в руке. Склонившись над мусорным ведром, сломал потрясающий воображение прибор пополам. И, напрягшись, еще раз пополам. Раскрошил обломки в кулаке.

– Понапридумают, уроды, – мрачно сказал Мамонт. – Сами не понимают, чего. В подсознании ты, значит, гений, ага. А если по жизни – дебил?

Мамонт презрительно сплюнул. Прямо в ведро. После чего самолично выбросил мусор в мусоропровод. Подумал немного и отнес туда же картридж. На всякий, блин, случай.

Апокалипсис… А-по-ка-лип-сис.

До чего крепко увязло слово в голове – битый час выкинуть не могу. Как маленькая липкая бумажка, приклеившаяся к пальцам – тряси рукой, не тряси, никак не избавишься.

Апокалипсис.

Самое странное – в душе нет ни боли, ни злости. Пустота. Даже страха, можно сказать, нет. Изредка налетит внезапным порывом леденящий ужас, сожмет костлявой рукой сердце – и тут же отпустит. Все. Снова пустота. Только опять и опять тянет посмотреть на экран, что там наверху. Как будто что-то может измениться…

Апокалипсис.

Дурацкое слово, почему оно прилипло именно ко мне? Я ведь никогда не был особо религиозен… Да чего там, атеистом всегда был. А сейчас? Сейчас, наверное, самое время начинать верить в Бога. В последние дни жизни. Но я еще не успел как следует обдумать этот вопрос. Все-таки, умру я, скорее всего, еще не завтра, разобраться в себе успею.

Апокалипсис.

Наверное, сегодня все газеты вышли бы с таким заголовком. Ну, не все, но многие. Только газет больше нет. Ничего больше нет. Даже людей. Кучка выживших счастливчиков не в счет. Сколько их всего, интересно? Бронич считает, что порядка двух-трех тысяч. Я думаю, он преувеличивает. Не может быть так много фанатиков, вроде него, или случайно оказавшихся в подходящем месте, вроде меня. Сотня-другая… от силы.

Впрочем, какая разница? Сколько бы их… нас не было, все мы обречены. Мы тоже покойники не намного живее тех, что сгорели в адском пламени последней войны.

Фу, какой безобразный штамп!.. Стоило подумать о газетах, мысли пошли – соответствующие. Не надо думать о газетах. Не надо думать о том, чего больше нет и никогда уже не будет. О газетах, кино, футболе… о людях.

Чушь какая! О чем тогда думать? О том, что выжженная земля еще лет двадцать будет таить в себе невидимую, но смертельную опасность для человека? О том, что скоро все случайно выжившие умрут от самого банального голода, даже если найдут укрытие от радиации? Об этом бункере – комфортабельном свинцовом гробе, зарытом в землю? О тусклой лампочке над головой? О Брониче?

Вот о Брониче думать не следовало. Он тут же нарисовался в дверях со своей обычной полуулыбкой на лице, а мне хотелось побыть одному. Интересно, это у него нервный тик, или Бронич действительно находит в сложившейся ситуации нечто забавное?

– Бронич, а ведь ты идиот, – поприветствовал я его.

Он внимательно посмотрел на меня своими совиными глазами. Зрение у Бронича стопроцентное, но впечатление всегда такое, словно он только что снял очки и ничего вокруг не видит.

– Я тоже рад тебя видеть, Джефф! Не приведешь ли полностью цепочку умозаключений, которая привела тебя к столь печальному выводу?

Дьявол, как же меня раздражает его манера говорить! Я выдохнул и с трудом взял себя в руки. Никогда раньше не раздражала, напомнил я себе. А сегодня… сегодня меня будет раздражать все, что угодно. И Бронич в этом совсем не виноват. В конце концов, я пока что жив только благодаря ему.

– Пожалуйста! – я широко улыбнулся. Вернее, оскалился. – Ты построил себе этот склеп, потому что боялся ядерной войны, так?