Сергей Павлов - Акванавты. Повесть

Есть такая игра: кто-нибудь что-нибудь ищет, а другие суфлируют: «холодно», «тепло», «еще теплее», «горячо». Мы начали эту игру, едва переступив порог станции. Мы прошли все этапы до «очень горячо». Теперь я почуял паленое… Я никогда не слышал, чтобы искусственный мозг — даже самый совершенный, на молекулярной основе — мог подняться до высот понятия «личность» или «безличие». Лотта-кальмар поднялся. Отсюда сами собой напрашиваются выводы, предположения. Начнем с предположения, что та штуковина на эйратере — действительно контейнер. Для перевозки «обособленного мозга», а не детеныша спрута, как мне подумалось вначале. Но это был какой-то супермозг. Не по размерам, а по начинке, разумеется. Во время катастрофы его предоставили самому себе, и он благополучно затонул на двухкилометровой глубине. Но не разбился. И рассмеялся: «Так вот в чем прелесть полетов в небо…» Питательный физиологический раствор ему заменила морская вода, насыщенная кислородом и органическими веществами. Возможно, он и создавался с целью использования в какой-нибудь биомашине для исследований океанских глубин. Возможно, он был даже оснащен плавничками-ресницами. Но ползать на обломках эйратера скоро наскучило. К тому ж, привыкший к оживленным сутолокам в громадных лабораториях, он тяготился безлюдьем. Поразмыслив своими синтетическими извилинами, он решил раздобыть себе что-нибудь вроде ездового коня. Выбор пал на кальмара. Полонив детеныша гиганта-архитевтиса, супермозг «Лотта» каким-то образом связал себя и развивающийся мозг кальмарчика нейронными канальцами едва ли не на уровне синапсов. Своеобразный симбиоз живого с синтетическим. Кальмар «умнел» буквально не по дням, а по часам, таскал наездника по океанским безднам, и оба были довольны. «Наездник» перестроил нервный аппарат «коня» по своему подобию, однако в зеркально отраженном виде, отдал ему все знания, опыт, перелил, образно выражаясь, всю информацию из своих хранилищ в чужие, и, самое главное, передал ему свою индивидуальность . Это и была та самая ошибка … Кракен превратился в мыслящее, но глубоко несчастное существо…

— Грэг, — окликнул меня Болл. — Ты, кажется, решил переделать вопрос?

— Вопросов не будет. Наоборот, я собираюсь кое-что посоветовать кракену.

— Вот как! — изумился Болл. — Сыщики-гангстеры нам никогда не простят, если мы не выпотрошим до конца говорящего спрута.

— Он уже так выпотрошен, что мне его становится жалко. Я хочу его успокоить. Или убить… Смотря, как он отреагирует на мой совет.

— Грэг, я должен подробно записывать все, что сейчас происходит. Это очень любопытная вещь для науки.

Я прилепил последнюю букву и вытер пальцы.

— Пиши, Свен. Диктую. «Не обманывай себя: теперешнее состояние необратимо».

Динамики выдали несколько знаков и смолкли.

— Ну, что там, Свен?

Молчание.

Я обернулся. Болл снимал с настольной лампы затемнение. Наконец, ответил:

— Ничего. «Я ушла» — и больше ничего.

— Как ушла?

— А вот так и ушла. Пора бы знать, что женщины не любят опрометчивых советов.

— «Бездна-Д-1010», вызываю на связь. Я — «Волна», я — «Волна», вызываю на связь. Прием…

Я подошел к микрофону. Взял. В руках — неприятная дрожь.

— Я — «Бездна», я — «Бездна»… «Бездна-Д-1010» слушает «Волну». Прием…

— Доброе утро, ребята! — бодро приветствовал нас голос Дуговского.

Я с тоской посмотрел на залепленный буквами акварин и дернул рубильник внешнего освещения. На фоне вспыхнувшего жемчужного зарева черные буквы казались траурной вороньей стаей.

— Доброе утро, шеф. Что нового? Прием.

— Четыре года назад «Ладога» совершала спецрейс из Ленинграда в Мельбурн, имея на борту контейнер для транспортировки биоаналоговой системы «Сенсолинг-4». Кроме сопровождавшей контейнер группы научных работников, на эйратере находился руководитель отдела высшего моделирования Александр Кером…

У меня зарябило в глазах, ноги подо мной ослабели, и я вынужден был сесть в кресло. Больше я не слушал Дуговского. Я вспомнил…

…На песчаной дорожке колыхалась теневая сеть тополиной листвы. Парк наполнен мириадами летающих пушинок. Без устали кружатся, кружатся, сбиваясь в рои и сугробы, срываются с места вдогонку за легким капризным хозяином-ветром, несутся куда-то, не зная зачем.

Я снимаю пушинку у Лотты с волос и сдуваю в общий хоровод.

— О чем ты думаешь, Лотта?

Помедлив, отвечает:

— О тебе, о себе… О нас с тобой. И еще немножко об отце.