Николай Басов: Мир вечного полдня

— Правильно, начнем прямо сейчас, — решил Ким. — Да и момент хорош, мы вчера разобрали одну из машин, и сегодня я целое утро возился, пытаясь понять ее устройство в подробностях. Пойдем, покажу и расскажу.

— А пилотская практика? — спросил Ростик.

— До нее еще нужно на земле поломаться, — суховато обронил Серегин. Но вдруг, увидев, как один из самолетов поворачивает над дальней рощицей, с воплем бросился вперед: — Да кто ж так закладывает? Эй, есть кто на сигнальной башне?! Вывесить приказ — четвертому садиться! Он или совсем охренел от перегрузок, или уснул к чертовой матери!..

Ростик с Кимом вошли в полумрак ангара. Впереди, под световым люком, сделанным в крыше, как под прожектором, стояла полуразобранная лодка пурпурных. Вокруг нее громоздились разные детали. У Ростика сложилось впечатление, что они были разложены в особом порядке, с особым значением.

— Он всегда такой горячий?

— Серегин? Всегда. Быть бессменным распорядителем полетов — не фунт изюма.

— А что это такое — распорядитель? Звучит, как дворецкий. Что он, собственно, делает?

— Командует теми, кто взлетает или взлетел. По мере возможности, конечно, радиосвязи-то нет. Хотя для «Яков» мы ее почти наладили.

— Я его не помню раньше, до Переноса. Он из Боловска?

— Конечно, он и твоего отца хорошо знал. Только не любил на людях показываться… Он вообще особенный мужик.

— Ну да. Не любил, но потом сразу все бросил и подался в распорядители.

Ким внимательно посмотрел на Ростика.

— Ты чего такой злой?

— Не обращай внимания. — Ростик махнул рукой. — Это я на Серегине вымещаю оскомину от общения с городским начальством.

— Одноногого лучше не ругай, я его люблю. — Ким слегка погрустнел. — Раньше, когда у нас тут только авиетки были, я его позвал, чтобы он научил меня на них летать. Сам он ни за что не пришел бы.

— Авиетки не полетели, а он остался.

— Он сейчас едва ли не самая важная фигура тут. Серьезно. А то, что у человека появилось дело и он понял, что может приносить пользу, — что же в этом плохого?

— Да, в этом ничего плохого нет. — Ростик вздохнул. — Извини. В самом деле, не следовало так. Почему он без ноги?

— Потерял во время войны. Той, на Земле, Отечественной. После воздушного боя, с простреленными ногами, захлебываясь своей кровью, все-таки дотащился до аэродрома и потому выжил. Правда, ногу пришлось ампутировать, и его перевели сначала в наземные наблюдатели, а потом вообще комиссовали.

— Любит, наверное, поговорить про войну?

— Нет, терпеть не может. Считает, что их всех подставили.

— Как это?

— Истребители всех воюющих стран имели бронеспинки, и они спасали пилотов. Потому что главным маневром в воздушном бою была атака сзади и удар по пилоту, по мотору, по хвостовым рулям.

— Это я знаю.

— А того не знаешь, что только в нашей советской и героической армии этих бронеспинок не было. И пилотов мы теряли в три раза больше, чем немцы, к примеру, и раз в пять больше, чем англичане с американцами, — именно потому, что конструкторы хотели облегчить машину на вшивые семьдесят килограммов. Для маневренности это практического значения не имело, а вот для мастерства пилотов — огромное. Понимаешь, они попросту не доживали до настоящего мастерства, их приканчивали, потому что они не были защищены. Покрышкин почти всю войну прошел на американских «Спитфайрах» и выжил только потому, что у него была очень толковая защита. Так это был Покрышкин, а что говорить о простых смертных?

— Нелегкое время было, — согласился Ростик.

— Подлое! Прежде всего подлое, а уже потом все остальное. Куска стали пожалели, а он спас бы тысячи наших летчиков…

Они помолчали. Постояли. Разобранная летающая лодка лежала перед ними, как огромная елочная игрушка. В ней была какая-то странная смесь вычурности и функциональности, навороченность тонких деталей и точеная красота необходимого. Экзюпери называл это совершенством плуга, потому что нечего тут было убавить, и в каждом изгибе дышал опыт, может быть, тысячелетний.

— Ладно. Расскажи, как эта штука устроена?

Ким улыбнулся. О летающих машинах он мог говорить, кажется, только с нежностью.

— Вообще-то, это телеги. У них есть четыре блина, видишь, два спереди и два сзади. Снизу они имеют особую впадину и слоистую конструкцию. К каждому из слоев подходит шина определенного качества. Вот эти, темные, сделаны из бронзы, а светлые, кажется, из какого-то дюраля.

В самом деле, круглые блины, по метру в диаметре каждый и почти полметра высотой, были сделаны слоистыми и имели на внутренней поверхности круглое углубление.