Марина и Сергей Дяченко - Мигрант, или Brevi finietur

Он наклонился вперед и опустил кисти в воду. Крокодил сел рядом.

– Я вообще этого не умею, – признался. – У нас считается, что это невозможно.

– Я дома тренировался, – сказал Тимор-Алк, не слушая его. – Я укладывался в пятнадцать запросто. А здесь не могу.

– Почему?

Зеленоволосый пожал плечами:

– Они меня не любят.

– Ну и что?

– Идет отток энергии. Не успеваю восстановиться.

– А тебе надо, чтобы тебя любили?

Тимор-Алк криво усмехнулся:

– Достаточно нейтрального фона.

– Да, – спохватился Крокодил, – а почему они тебя не любят? За то, что ты метис?

Тимор-Алк кивнул.

– Это называется ксенофобия, – заметил Крокодил авторитетно. – И, вообще-то, недостойно цивилизованного общества.

– Здесь у нас не цивилизованное общество, – сказал Тимор-Алк. – Здесь остров, если ты заметил.

– Погоди. Если дело в том… Я ездил на монорельсе, встречал разных людей, их не раздражало, что я мигрант! Я видел еще одного мигранта, он совсем синий… Почему для этих парней так принципиально, что ты полукровка?

Парень посмотрел исподлобья. Встал, покачнулся и еле удержался на ногах:

– Нет времени на разговоры. Я пошел их догонять.

– Удачи, – подумав, отозвался Крокодил.

– А ты?

– Не знаю, – он в самом деле не знал. – Я не умею затягивать раны своей волей.

Алк помедлил. Наклонился и выискал в густой траве жесткий лист, формой похожий на полумесяц.

– Вот, пожуй, положи на рану. Сдать регенерацию не поможет… Но порез заживет быстрее.

– Спасибо!

– Тебе надо было ехать обратно, – сухо сказал Алк. – Когда Махайрод сказал.

– Кто сказал?

Парень поморщился:

– Айра… Тебе вообще не стоило сюда приезжать.

Крокодил выругался сквозь зубы. Заинтересовавшись, повторил ругательство. Привычный смысл куда-то испарился, вытесненный поэтически-грязным образом «соплей из многих дыр».

– Не давай мне советов, парень. Почему бы тебе самому не уехать? Почему не стать зависимым гражданином? Это, говорят, совсем не больно!

Тимор-Алк посмотрел на свою руку со шрамом. Сжал пальцы в кулак и повторил ругательство, только что произнесенное Крокодилом. И по тому, как прозвучал голос мальчишки, Крокодил вдруг догадался: такими словами парень вообще ругается впервые.

Пели птицы в лесу, звенели насекомые, где-то в отдалении ворчал водопад. Тимор-Алк, не глядя больше на Крокодила, пошел в лес; он шагал медленно, осторожно ставя на землю босые ступни. Потом шумно вздохнул – и перешел на бег.

Он вернулся в лагерь, пустой в этот час, нашел устройство наподобие зажигалки, развел костер, насобирал грибов и съел их, побаловав себя припрятанным ломтиком мяса от вчерашнего пира.

Ситуация представлялась безвыходной.

С первых дней на Раа ему дали понять, что перевод на Лимб невозможен. На Кристалл – тем более. О Земле и речи не идет: поезд, как говорится, ушел. Пригодное для миграции время Лимба тоже лежало в прошлом Земли, но не так глубоко, как время Раа; жуя мясо, Крокодил думал, что когда он шел, ни о чем не подозревая, по своей туманной, слякотной улице – тогда на месте Раа было облако пыли, все, что осталось от остывшего солнца и распавшейся в прах планеты. Придет время, на Земле расплодится человечество, а вся эта темная зелень, сиреневая вода, дурацкие законы исчезнут бесследно. Стоит ли морочиться, сдавать экзамены по скоростному заживлению ран, огорчаться статусу зависимого гражданина, если к моменту рождения Крокодила от их цивилизации не останется камня на камне?

Погаснут спутники. Умрут все нынешние обитатели, и их далекие потомки, и потомки потомков. А на Земле не будет еще изобретено колесо. Идеальный способ избежать временного парадокса: не родились еще бабочки, на которых можно наступить, изменяя ход истории. Да и не сможет бабочка улететь так далеко от дома.

Дурацкие ножны болтались на боку и раздражали. Очень хотелось снять их и зашвырнуть в лес, но Крокодил удержался: еще потребуют сдать инвентарь, а за утерю или порчу – вычтут из ресурсов будущего «хозяина-опекуна»…

При мысли о том, что сопливые мальчишки уедут с острова с удостоверениями гражданина на шее, а он, Крокодил, на всю жизнь окажется в статусе недееспособного, ребенка, невольника, – при этой мысли у него волосы поднялись дыбом. Хозяин-опекун, что за иезуитская формулировка! Это даже не рабовладение, скорее патернализм: некто сильный опекает слабенького, неспособного без надзора и контроля устроить свою жизнь. Ведь он «не хозяин себе» – значит, ему полагается внешний хозяин!