Макс Вальтер - Симбиоз

То, что я кинул, изначально было невидимым, но человек, получив смертельную рану, замер, опустил свой взгляд на грудь, где словно из ниоткуда формировалась неровная ледяная сосулька. Она выросла прямо на глазах, с хрустом разрывая ткани, сквозь которые проросла.

Он умер, не издав ни единого звука. Однако люди, работавшие вокруг, прекрасно всё видели. Это нормальная ситуация для человека, проявить любопытство, остановиться и посмотреть: а кто же там такой приехал? Заодно можно немного передохну́ть, разогнуть спину.

Произошедшее на их глазах убийство не вызвало страха и паники. Словно они успели привыкнуть к такому.

Сколько прошло с момента первой разорвавшейся бомбы? Несколько месяцев? Даже лето ещё не закончилось, хотя тепла никто из нас так и не увидел.

Солнце будто затянуто мрачными, свинцовыми тучами. Вот только они всё никак не желают пролиться дождём, чтобы истаять, убраться долой и освободить путь для тёплых лучиков. Страшно представить, какая нас ожидает зима?

Эти люди выглядели подобно тучам. Хмурые серые лица уставились на нас, они не отображали никаких эмоций. За короткий срок, который наверняка вначале казался спасением, а вскоре обернулся адом, их сломали. Уничтожили желание жить, противиться и сопротивляться, накормили смертью. И то, что она их больше не страшит, ничего не меняет – их воля сломана.

Они и с места не сдвинулись, даже когда мы вчетвером покинули кабину грузовика, вошли в дом, который сделали общежитием опорного пункта и перебили там всех. Мне даже делать ничего не пришлось, разве что защиту поставить.

Мутный и Лена сделали всё, что требовалось. Они застрелили оставшихся так быстро, что те не успели даже оружие похватать. Затем мы вышли обратно на улицу, где ровным счётом ничего не изменилось.

– Ты, – указал пальцем на одного из мужиков Мутный, – подойди сюда.

Тот не колебался ни секунды, бросил лопату, которая воткнулась в песок, и послушно приблизился к нам.

– Здесь ещё остались эти уроды? – спросил он его.

– Нет, господин, – тихо произнёс мужчина, опустив глаза в землю.

– Пиздец, – выпучил от удивления глаза наркоман. – Мне нравится это место.

– Сколько выживших осталось? – подключился с вопросами я.

– Три тысячи, господин, – так же послушно ответил он. – Половина сейчас в бараке отдыхает, если необходимо, мы можем выстроиться.

– Значит так, – немного подумав, решил я. – Вы свободны, захватчиков больше нет, мы их всех убили.

– Нам больше некуда идти, господин, – вместо благодарности, человек упал на колени и попытался ухватить меня за ноги. – Не прогоняйте нас, пожалуйста.

– Блять! Отъебись на хуй! – я моментально отпрыгнул от него.

Смешанные чувства я сейчас ощущал. В первую очередь стало стыдно за него, словно это я сейчас ползаю перед кем-то на коленях. Одновременно накатила брезгливость, несмотря на то, что прошлое напрочь выбило из меня отвращение к чему-либо. И испытать его сейчас, казалось чем-то необычным, странным.

Чтобы остановить этот балаган, пришлось ударить мужика ботинком в лицо. Сработало сразу. Он угомонился и, не поднимаясь с коленей, отполз в сторону. Жалкий, грязный – у меня и грамма жалости к нему не возникло. Даже опустившись на самое дно, я никогда не вёл себя так.

Судя по лицам тех, кто сейчас стоял неподалёку, они ощущали примерно то же самое, отвращение к этому червю. Вряд ли хоть кто-то пожелает заступиться за такого.

– Старший кто? – наконец до меня дошло, что мы не с того начали.

– Кузьмич – смотрящий у нас, – отозвался мужчина неподалёку.

Он как раз сидел на мешках с песком и спокойно курил, глядя на происходящее.

– Позови, – сухо попросил я.

Мужик молча кивнул и, отбросив в сторону самокрутку, сплюнул и двинулся в сторону трёхэтажного здания.

Оно ничем не отличалось от тысяч точно таких же по всей стране. Обычно в подобных располагается что-то административное: библиотеки, различные службы, их конторы или кассы, собирающие коммунальную мзду. Это принадлежало конторе какого-то предприятия.

Оккупанты устроили на его территории концентрационный лагерь.

В мире больше не осталось закона, способного осудить за такое. Нет ни трибунала, ни международной Европейской конвенции. Лишь совесть командира способна остановить беспредел.

Но бывает так, что он и есть самый главный отморозок, моральный урод, который получает удовольствие от страдания других. И в истории таких личностей хватает, притом не только в армии фашистской Германии. А сейчас пришло самое время для всей этой грязи и гнили, что притаились в человеческих душах.