Даниэль Дакар - Джокер (сборник)

Перегородки убраны: ты же и распорядилась на днях. Столы ломятся. Тонкий ледок на графинах с водкой, благородный коралл лососины, окорок «со слезой», дрожь холодца, вазочки с икрой — ты видишь каждую икринку и ловишь себя на подсчете. Мир удручающе подробен. Это не иначе тишина постаралась, мать ее за ногу. А есть ли ноги у тишины?

За Отечество. За павших. За удачу. За корабли. За старты. За финиши. За тебя. И снова за тебя. И снова. Ты пьешь, ты зовешь хмель, ты исходишь беззвучным криком, а он все не приходит. Шляется где-то, бродяга. Или это тишина не пускает его к тебе?

Суета на дальнем конце главного стола, за которым сидят офицеры. По рукам передается что-то продолговатое, явно тяжелое, накрытое полотнищем цвета «флотский голубой». Проворные официанты расчищают место, и ты с мимолетным унылым сожалением провожаешь взглядом тарелку, к содержимому которой почти не притронулась.

Кобзарев встает. Вслед за ним встают все, от сидящих в отдалении стюардов до побледневшего Старовойтова. Его лоб покрыт бисеринками пота. Одна капля… две… три…

Арсений Павлович что-то говорит, но почему-то ты его не слышишь. Или слышишь — но не понимаешь. Тишина сплоховала? Или ты?

Отточенное движение, тонкая ткань отбрасывается в сторону и подхватывается на лету выросшим как из-под земли метрдотелем. И ты видишь «Москву». Не изувеченную и обожженную взрывами, не избитую астероидным потоком — такую, какой ее задумали и построили на мамонтовских верфях. Корпус и подставка испещрены гравировкой. Это подписи. Подписи всех, кто вернулся вместе с тобой из невозможного далека, открытого твоим пращуром. Всех, кто стоит сейчас здесь, у богатых столов мирного и привычного «Подкованного ботинка».

Ты закрываешь глаза рукой. Правой. С левой, давным-давно вылеченной, что-то случилось, и она онемела. Но ты не можешь стоять так до бесконечности. Не можешь позволить себе демонстрировать слабость. Испытывать — можешь, демонстрировать — нет. Ты опускаешь руку. Кладешь ее на модель крейсера.

И кокон тишины лопается.

Есть женщины — и их довольно много — которые умеют плакать красиво. Безукоризненный, светящийся изнутри дорогой фарфор кожи… сверкающие бриллианты крохотных слезинок… широко распахнутые прекрасные глаза… приоткрытый, как у обиженного ребенка, четко очерченный нежный рот… золотистые кудри (почему-то всегда кудри и всегда золотистые), в прихотливом, тщательно выверенном беспорядке разметавшиеся по плечам…

Начинающие голографы любят такие модели и такие сюжеты. И называют их тоже красиво: «Царевна-Несмеяна», «Светлая грусть», иногда даже «Мадонна». Сами же модели прекрасно осознают силу своих слез и умеют пользоваться этой силой.

Увы, среди многочисленных достоинств Марии Александровны Корсаковой не числилось навыка делать из слез украшение и оружие. Она вообще плакала редко, за что ее неоднократно ругали и доктор Тищенко, и профессор Эренбург. Нельзя все носить в себе, говорили они. Инфаркты и инсульты чаще всего случаются у тех, кто не дает воли эмоциям. Но ни Звездный Корпус, ни последующая служба не поощряли проявления чувств. И, как следствие, красиво плакать она так и не научилась.

Белки глаз мгновенно покраснели почти до черноты. На щеках проступили уродливые багровые пятна, лаково блестящие там, где их прочертили дорожки слез. Нос распух и залоснился. Изгрызенные до крови в тщетной попытке сдержаться губы расползлись в бесформенную плюшку — из тех, что лепят в песочнице малыши. Выбившиеся из прически седые пряди обрамили исковерканное тяжелыми складками лицо, сделав его почти старческим, превратив женщину в карикатурную ведьму.

Но ноздри вдруг гордо раздулись, подбородок упрямо вздернулся, глаза сверкнули, а рот, такой слабый только что, сложился в победную улыбку. И рука, крепкая, совсем неженственная рука, уверенно легла на модель корабля.

«Снимок года» по версии агентства «Galactic Reuters» назывался «Commodore». [23] Commodore — капитан первого ранга (англ.).

Мэри все-таки решила выбраться в салон «Лада» и вернуть, наконец, волосам их природный цвет. Причем мотивация необходимости этого действия (ну, если быть честной хотя бы с собой) не нравилась ей категорически.

Разумеется, сразу по возвращении на нее свалилась масса дел, только успевай поворачиваться. Но не заметить повышенный интерес женской половины высшего света к Константину — это кем надо быть? Интерес сей, правду сказать, присутствовал всегда. Теперь же, когда было официально объявлено о предстоящей коронации, он возрос многократно.