Игорь Росоховатский - Древний рецепт [Красные ягоды]

Наконец подъем окончился, началось обширное плато.

— Здесь, — шепнул Руми и стал раздеваться.

Василий Кузьмич только пожал плечами: дескать, делай как знаешь; но опустился в траву рядом с ним. Тревога спутника передалась ему.

Снова слышал потрескивание веток, чувствовал на спине чей-то следящий взгляд; Трава была мокрой от росы, даже сквозь одежду проникал сырой холодок. Немного впереди Василия Кузьмича бесшумно стлался по траве, как ночной хищник, Руми. Его мокрая кожа блестела, будто чешуя.

Они передохнули не больше пяти секунд и снова поползли.

Первые розовые лучи пробились сквозь листву, пробежали по траве, и, когда Руми развел рукой кусты, сверкнули кровавые капельки. Можно было подумать, что он сильно поранил руку и на кусты брызнула кровь.

Руми сделал несколько быстрых движений и стал срывать ягоды губами и есть их. Василий Кузьмич несколько секунд наблюдал эту комическую картину ночного выпаса, затем решительно поднялся, сорвал несколько ягод и попробовал их.

Его губы запрыгали, лицо исказила гримаса, и он оглушительно захохотал. Ученый видел удивленные, осуждающие глаза Руми, но не мог остановиться: смех переходил в истерику. Он всхлипывал, пытаясь произнести какое-то слово, но звуки сливались, и ничего нельзя было разобрать.

Наконец первый заряд был израсходован, и Василий Кузьмич проговорил, все еще давясь смехом:

— Земляника!

Руми, продолжая есть ягоды, с недоумением посмотрел на него.

— Да, да, обычная земляника. И за ней — идти на Памир!

Василий Кузьмич кое-как справился со вторым приступом смеха и сказал:

— Великое открытие, а? В любом справочнике по лекарственным растениям сказано, что земляникой лечат желудочные заболевания, в том числе и язвы. Естественно, лечение длится годами и не всегда приносит результат.

Позабавился над нами ваш предок. Остроумным человеком, однако, был Сейкил!

Руми невозмутимо продолжал поедать ягоды.

— Да полноте вам, Руми! Пора и в обратный путь. Будем вспоминать эту экспедицию, как забавный анекдот, рассказанный с помощью древнего юмора. Пошли!

Но прошло еще около часа, прежде чем Руми наелся ягод и нарвал их в корзину на три дня пути, как советовал старый Сейкил. Василий Кузьмич продолжал посмеиваться над ним, но чем больше времени проходило, тем серьезнее становился ученый.

Руми менялся на глазах. Пот больше не бежал по его лбу, судороги страданий не искажали лицо.

«Самовнушение», — думал Василий Кузьмич, но для самовнушения такой результат был слишком эффективным. Изменилась даже окраска лица Руми, исчезла синева и характерная желтизна.

А когда через несколько дней они добрались до города, рентген и исследования показали, что язва начала зарубцовываться.

Василий Кузьмич вертел в руках фотопленку, глядя то на нее, то на Руми.

«Что же произошло? — напряженно думал он. — Острая язва. Заживление за три дня, о которых говорилось в древнем рецепте. Обычная земляника и самовнушение… Погоди, старина, не спеши. Вспомни еще раз рецепт…» Слабый свет догадки вспыхнул в мыслях: «Земляника, растущая на горах. Там, где имеются выходы медной руды. Может быть, у земляники есть особые свойства, связанные с местом, где она растет. И еще — особые условия, в которые нас поместил Сейкил: трудный путь, опасности, нервное напряжение на пределе… Возможно, именно это учитывал старый мудрец. Весь комплекс. То, о чем иногда забываем мы. А потом удивляемся, почему выращенный на плантациях женьшень не приносит того эффекта, который ему приписывали древние лекари. И обвиняем древних в излишней фантазии…» Василий Кузьмич вынул записи Сейкила, перечитал их. Он так увлекся, что забыл о присутствии Руми, и опомнился только тогда, когда услышал его голос:

— Если идешь по тропе мудреца, выполняй его советы. Василию Кузьмичу вдруг захотелось возразить то ли Руми, то ли себе. Он уступил «бесу противоречия»:

— Не все советы надо выполнять. К чему, например, Сейкил требовал раздеваться на поляне и ползти?

— Там была роса. Она тоже лечит, — уверенно сказал Руми.

«Он умеет думать, этот человек. Я не ошибся в нем».

И кто знает, кем бы он стал, если бы избрал другой путь в жизни и учился? Но речь сейчас но о нем. И не о Сейкиле, который не мог ставить многих опытов, доступных нам, но умел думать. Речь о нас — обо мне, о моих коллегах и товарищах. Неужели все дело в том, что мы научились ставить опыты и разучились наблюдать? Вернее, у нас уже не хватает времени на наблюдения, на пристальное созерцание природы. А ведь она ставит в миллионы раз больше опытов, чем мы. Каждое ее движение и дыхание — опыт. А мы так заняты экспериментами в своих лабораториях, что у нас едва остается время, чтобы осмыслить их результаты. Добиваясь объективности, мы делаем свое познание слишком субъективным, оставляя ему один путь и отсекая все иные. Где же выход?