Игорь Росоховатский - Сто моих рождений [= Мысль]

Губы на экране совершают одно и то же движение. Шум и свист, изображение искажается. Помехи то и дело заглушают пробивающийся слабый голос. Оператор нагибается, прислоняясь ухом к шторке репродуктора.

— Он говорит «зачем»…

— Зачем? — повторяет за ним писатель. — Ну что ж, это естественный вопрос для героя моей будущей книги. Он спрашивает, зачем я произвел его на свет, зачем он мне нужен?

Оператор услужливо включает микрофон вводного устройства, и писатель очень тихо, представляя, каким громом прозвучат его слова в машине, говорит:

— Рад встрече с тобой. Если ты действительно возник в результате зациклившегося импульса, представляю, какие испытания выпали на твою долю. Прости нас за них. Но зато ты, единственный из живущих в созданном мной мире, смог разгадать тайну существования…

Писатель говорил долго. Его слова предназначались не только для спрашивающего, но и для присутствующих. Ему казалось, что ремонтники слушают его с интересом, а при таких условиях он мог говорить часами, время от времени откидывая прядь волос со лба и шумно вдыхая воздух. Он разъяснил, что создание моделей автомобиля или самолета в памяти вычислительной машины и проведение их испытаний позволяют улучшить их конструкции, предотвратить аварии настоящих — из металла и пластмасс автомобилей и самолетов с людьми на борту. И точно так же моделирование жизненных ситуаций позволит ему, в частности, родить новые мысли написать лучший роман и тем самым усовершенствовать настоящих — из плоти и крови — людей, сделать устойчивей и справедливей общество. Он, конечно, понимает, что придуманному им герою, можно сказать, его сыну по духу, нелегко десятки раз умирать и возрождаться. Но ведь он выполняет благороднейшую миссию — помогает рождаться самому значительному на свете новой мысли. Ибо в конце концов ценнее всего оказывается информация, которая позволяет совершенствовать мир. И если бы не этот вымышленный герой, то, возможно, люди, а в том числе и он, писатель, не знали бы чего-то очень нужного и важного, крайне необходимого для прогресса.

Говоря, писатель посматривал то на людей вокруг, то на экран, следя, какое впечатление производят его слова.

По выгнутой голубоватой пластмассе все время пробегают какие-то волнистые линии, искажая лицо того, кто находится по ту сторону экрана. Но писатель угадывает его состояние. Ему вдруг начинает казаться, что там не чужой, впервые увиденный образ, а хорошо знакомый человек — тот, с кем учились в школе, влюбились в девушку с голубой жилкой на мраморном виске, поссорились, вначале казалось — навсегда. А потом встретились на фронте, и бывший одноклассник спас ему жизнь, помог вернуться домой живым, невредимым, благодарным, верящим в благородство и доброту… Писатель ищет слова утешения для человека, находящегося по ту сторону экрана, и не находит их. Наклонясь к микрофону, он произносит:

— Точно так же, как человек, каждая новая мысль рождается в муках. Этого не изменить, ведь тут не простое совпадение, а неизбежность . Другого пути нет…

Он видит, как лицо на экране меняет выражение. Губы складываются в улыбку, сначала — слабую, недоверчивую. Но вот она становится шире, шире… Человек смотрит не на писателя, а на что-то иное, что находится за спиной экспериментатора. Он тычет пальцем в экран и хохочет.

Писатель резко оборачивается, но за его спиной никого нет — ни инженера, ни мехоператора, ни ремонтников. Он с удивлением видит, что находится в совершенно пустом помещении. На стене, где недавно висела картина, теперь образовался прозрачный экран, по форме напоминающий экран дисплея. А через него за писателем наблюдают чьи-то большие любопытные глаза…