Валерий Сабитов - Явь мира Тантры

— Не хотите стать маленькими да беспомощными рядом с теми, которых считаете почти ничем… Может быть, у тебя, золотой мальчик, смысл жизни личной превосходит смыслы здесь присутствующих и отсутствующих?

Эрвин занял самое отдалённое кресло, опустил глаза. Мелкие мышцы челюстей напряглись.

— В таком случае, принуждать не буду. А мог бы… Проведите мысленный опыт. Смените фокус зрения. Посмотрите на себя с иной высоты, с иного расстояния. Ведь те же бактерии! Но вопрос — кому от вас польза? Вы и себе-то помочь не в силах. И не запоминаете ни уроков, ни ошибок. Впрочем, делайте, что хотите! Какое мне дело до вас до всех?

И Фиргун, выхватив из-под подушки книжку, улёгся на кушетку и углубился в чтение. «Хитрый Дедушка становится всё прямее. Не удовлетворяет его скорость наших внутренних перемен. Возможно, он здесь в качестве катализатора. А кем он был на Иле-Аджале?».

А Ефремов вдруг рассмеялся. И так оглушительно, что закачалось пламя свечи внутри Лампы, и Фиргун отложил книжку.

— А сила не в массе, Чакравартин! Сила в крепости духа. Где ты, уважаемый Фиргун, видел дух в бактериях?

И Фиргун совершил ранее невообразимое. Поставил свечу на ладошку и высунул руку за пределы Лампы. И вот, из ниоткуда взявшаяся могучая рука держит жаркое пламя перед лицом Ефремова. А голос звучит как оперный бас:

— Ты научился говорить как человек, Иван! Я рад. И горжусь братством с тобой.

Рука с пламенем исчезла, свеча потухла и в лампе наступила ночь. Чакравартин пропал в своём измерении. К Ефремову подошла Кея и протянула платок, с вышитой по кайме змеёй. Он промокнул влажный лоб и тихо сказал:

— Спасибо… Здорово получилось, да?

Кея улыбнулась ему:

— Ещё как здорово! Ты заставил его высунуться. Он такой огромный! И добрый…

А Ефремов, усадив её в кресло и заняв соседнее, сказал негромко, глядя ей в лицо, комкая в кулаке платочек:

— А я вот о чём подумал, — он оглядел всех, чуть задержав взгляд на Нуре, — Они тут все в заговоре. Они нарочно попали в плен Железной звезды. Из-за нас с тобой…

— Из-за нас? — удивилась Кея, сопроводив удивление обилием красного на лице, — Мы с тобой в чём-то виноваты?

— Нет, мы не виноваты. Просто мы с тобой тут самые маленькие. Они играют с нами. Испытывают-проверяют.

Кея соскочила с кресла, встала перед Ефремовым и принялась обмахивать его лицо вдруг явившимся из ниоткуда веером.

— Ой как интересно! Мы внутри большой игры. Сюда бы хороший кристалл, и посмотреть из него. На Гайяне есть кристаллы, из которых видна планета Земля. Ты знал?

«И я не знал, — признался себе Нур, — Следовательно, те кристаллы под контролем Поля. Вёльв к ним доступа не имеет. Богата планета Гайяна, но нет у неё настоящего хозяина».

— Нет, не знал. Я не знаю в миллиард раз больше, чем знаю.

И Нур невольно зафиксировал мысль Ефремова:

«Этот Корабль неуязвим. Эта звезда вместе с Туманностью для него ничто. Не всё понятно. Да, я ребёнок в сравнении с Фиргуном. А с айлами и рядом стоять недостоин. И почему Нур выбрал меня? На Земле столько достойнейших. И ведь не магия! И не сон, определённо!».

Мир скрыт за пределами чувственного восприятия. У каждого свои пределы достоверности. Так сказал Ефремов в ответ на вопрос Нура:

— Как думаешь, людям Земли что-то прибавит близость с Гайяной? Ведь твоё видение стало намного просторнее.

Беседа двоих в каюте обрела неожиданную откровенность.

— Я ещё очень и очень земной. Можно сказать — приземлённый, — говорил Ефремов, не торопя слова, поглаживая крупной ладонью поперечную складку на лбу, — Мои воспоминания здесь никому не интересны. И Аллан, сын мой… Как он без меня, что с ним? И мысли о Таисии не оставляют. Я понимаю, что если б ты меня не забрал, меня там уже не было б. Ничего бы не изменилось. Мой уход сюда не искривил ничью линию судьбы. Всё в моём бывшем окружении идёт естественным путём.

«Первое откровение… О скрытой боли, о непрерывных переживаниях… Прошлое потеряно, будущее не определено, настоящее зыбко и неустойчиво. Ему тяжелее многократно, чем любому в экипаже. И — одиночество! Он привык к тому, что рядом всегда близкий, драгоценный человек. И лучше, если это человек — женщина. Плюс отсутствие социума, в котором он играет не последнюю роль. Это правильно, человек разумный стремится к полному самовыражению. Надо дать ему высказать всё, что накопилось. И боль, и тоску… И выслушать вопросы…».

Нур молчал, стараясь и движением не нарушить сложившееся взаимодоверие. Ефремов бросил на него быстрый взгляд и продолжил: