Кир Булычев - Возвышение Удалова

Карась вздрогнул и выразительно повел глазами в сторону Удалова.

— Ничего, — сказал человек в сером. — Я проверял, он по-русски плохо понимает. Будем менять его на нашего человека. Может, даже уже договоренность есть.

— А с кем меняться будете? — спросил Удалов.

Человек выразительно покрутил пальцем у виска.

— Ладно уж, договаривайтесь с кем хотите, — махнул рукой Удалов. — Только скорее. А то у меня стресс.

— Я тебе покажу стресс! — пригрозил человек в сером, прикручивая Удалова к креслу.

Карась подвинул по столу ящик с приборами, выломанными из космического корабля, и достал лист линованной бумаги.

— Я буду фиксировать, — сказал он.

— Правильно. Вам бы у нас работать, — похвалил его человек в сером пиджаке.

— Спасибо, — с чувством сказал Карась, развинчивая ручку. — Никогда не поздно.

Человек в сером пиджаке вытащил из ящика длинный цилиндр с двумя шишками на концах и с оборванными проволочками, свисающими с боков.

— Хотя бы с этого начнем, — сказал он. — Это что такое? Для чего употребляется? Для съемки?

— Честное слово, не знаю, — сказал Удалов. — А вы это откуда выломали? Могут быть неприятности.

— Удалов, — укоризненно сказал Карась, — как тебе не стыдно грубить товарищу майору?

— А я вам не Удалов, — ответил Удалов, терпение которого уже иссякло. У него за какие-нибудь два часа отобрали доброе имя, национальность, жену, сына, народную дружину, а взамен оставили только чужую голубую каскетку. — Я неизвестной национальности нарушитель воздушного пространства.

— Записывай, Карась! — сказал человек в сером пиджаке, не скрывая торжества в голосе. — Признался в том, что проник в воздушное пространство незаконно и с целью… С какой целью?

— Какая вам лучше, с той и проник.

— Проник с целью взорвать объекты в районе города Великий Гусляр.

— Но он этого еще не говорил, — попытался соблюсти приличия Карась.

— Сейчас скажет, — ответил человек в сером.

— Скажу, — согласился Удалов. Веревка резала ему руки, и хотелось пить.

— Тогда записывай, Карась. Он уже во всем сознался.

Карась начал записывать крупными буквами удаловские признания по части его вредного образа действий, а человек в сером пиджаке подсказывал ему детали. Потом обернулся к Удалову, который с тоской смотрел, как за окном беседуют голуби:

— Предупреждаю, что тебе придется на каждом листе внизу подписываться.

— А у меня руки связаны…

В этот момент в дверь громко постучали.

— Мы же заняты, — возмутился Карась.

Человек в сером сказал:

— Одну минутку. Сейчас я им отвечу.

Из своего бездонного кармана он достал пистолет-пулемет и снял предохранитель. На цыпочках подошел к двери. Удалов и Карась невольно замерли. Карась пригнулся к столу, а Удалов вжался в кресло. Человек в сером резким движением распахнул дверь. Он поднял пистолет-пулемет так, чтобы тот был нацелен в грудь любому, кто попытается войти в кабинет.

— Руки! — коротко сказал он.

В дверях кабинета стоял сам товарищ Батыев. Он побледнел и медленно поднял руки.

И в то же мгновение два незнакомых Удалову человека вынырнули из-под мышек товарища Батыева, влетели в кабинет и выбили оружие из рук человека в сером. Оружие отлетело к потолку и дало короткую очередь. Посыпалась штукатурка.

Один из вбежавших ударил ребром ладони по горлу человека в сером, и, пока тот медленно, как в фильме с приключениями, падал на персидский ковер машинного производства, второй из вбежавших незнакомых людей воскликнул:

— Да это же Матвей из второго отдела!

— Перестарался майор, — сказал второй незнакомец с искренним сочувствием и, выглянув в прихожую, приказал милиционеру Пилипенко вынести и положить где-нибудь бесчувственное тело товарища Матвея.

Только потом, когда товарищ Батыев догадался опустить руки, товарищ Карась, бережно поддерживая под локоть, провел его к своему столу, а Мария Пахомовна быстренько вымела осыпавшуюся штукатурку, пулеметные пули и гильзы, вспомнили об Удалове.

— Это он? — спросил Батыев, словно впервые встретился с Корнелием.

— Это…

Дальше Карась заговорил шепотом, и Удалов, который был очень доволен, что его все-таки не подстрелили, не стал прислушиваться к разговору начальства. В другом случае он бы доказывал и спорил, даже, может, напомнил бы Батыеву, как тот три дня назад грозился снять Удалова с занимаемой должности за то, что его контора не выполнила ремонт дома отдыха. Но теперь он молчал. Он только думал, что, судя по современной международной обстановке, лучше, если его признают американским космонавтом, а не китайским или еврейским. Ведь если признают американским, то допросят, погрозят, подержат в тюрьме (в Москве ведь, в столице, не в нашей провинции), и тебе придется признать, кто и зачем тебя подослал. Потом наверняка международное сотрудничество возьмет верх, и отправят Удалова обратно в Соединенные Штаты Америки в порядке обмена, там он поживет, пока все не выяснится, вернется обратно, приодевшись и даже купив кое-чего для жены и сына. Но если придется признаться в том, что ты китаец, тогда путь твой, Корнелий, лежит в город Пекин, где тебе обломают собачьи ноги-руки и отправят в деревню навоз перебирать, перевоспитываться. Ну а если признают евреем? Вышлют к ним, на их родину. А по дороге обязательно доберутся до Удалова палестинские экстремисты и взорвут его пластиковой бомбой. И за дело. А если не взорвут — и того хуже, забреют Удалова в еврейскую армию, сделают ему обрезание, и занесет песок его кости в суровой Синайской пустыне… Слеза покатилась по щеке Удалова. А за полуоткрытой дверью все плакала, не могла удержаться Ксения, которая вспомнила уже, что ошиблась с родинкой. Та родинка была вовсе не у Удалова, а у давнего знакомого ее молодости, о котором Удалов и не знал, но большое душевное расстройство и напряжение как бы застили туманом глаза Ксении, и она спутала местоположение… Теперь-то она ясно вспомнила, где настоящая родинка, удаловская, но тот человек, который задавал вопросы, только что был пронесен мимо в таком состоянии, что уже ничем не интересовался. И Ксения не знала, у кого требовать, чтобы с Удалова снова сняли штаны.