Ольга Онойко - Полудённое море [сетевая публикация]

— В каком смысле? — разлепила губы Лета.

— Сильные черты становятся сильнее, слабые — слабее, — Павел Григорьевич встал и разлил чай по стаканам. — Если человек от природы был жёстким и волевым, он станет настолько волевым и жёстким, что от него будут просто шарахаться. Был от природы спокойным — станет похож на робота. Был общительным и весёлым — станет вести себя как клоун. И посмотрите, Леточка, на меня, — он поставил стакан на стол и развёл руками. — Видите?

— Что?

Смутно Лета уже догадывалась, о чём он.

— Я был там больше тридцати раз, — сказал Павел Григорьевич. — Следующее плавание — тридцать второе. Я в юности, знаете ли, был увлечён наукой, а теперь… Думаете, я сам этого не вижу? Отлично вижу. Я похож на карикатурного учёного. Как из книжки, только живой. Я даже разговариваю не как нормальный человек. Вы же заметили.

Лета смущённо потупилась. Павел Григорьевич отмахнулся, посмеиваясь.

— Я сделал несколько важных открытий и собираюсь сделать по крайней мере ещё одно, — сказал он. — Я счастливый… учёный. Но если бы мне в юности кто-то рассказал обо всём этом и предложил выбор… Индекс Хирша вместо человеческой жизни. Не уверен, что я стал бы заниматься полудённой биологией. Совсем не уверен. Извините, Леточка, я не жаловаться вам собирался. Будем считать, что мы друг другу пожаловались и теперь в расчёте.

Они улыбнулись одновременно.

— Я про Марину Витальевну, маму вашу, — сказал Павел Григорьевич. — У неё полудённый стаж побольше моего будет, хотя она меня гораздо моложе. Вы не обижайтесь на маму. И… нехорошо так говорить, но не надо принимать её… совершенно всерьёз. Тут, строго говоря, неясно, говорит ваша мама… или за неё говорит Полудённое Море.

У Леты мороз подрал по коже. Вернулась дрожь. Но этого Павел Григорьевич не заметил.

— А вам совсем туда не надо, — говорил он добродушно. — Вы такая воздушная, нежная барышня, вас же ветром сносить начнёт.

Лета набрала воздуху в грудь.

— Павел Григорьевич. Возьмите меня на корабль. На «Зубарева». Секретаршей.

Он открыл и закрыл рот, как рыба.

— Если меня начнёт сдувать ветром, значит, я больше никогда туда не попаду, — поторопилась Лета. — А если наоборот… я смогу жить счастливо!

— Помилуйте…

Лету охватило странное вдохновение. Сердце подскочило к горлу, сжались и заледенели пальцы. Что-то важное происходило. Целая жизнь сворачивала на иную дорогу, да так, что заносило на повороте…

— Представьте, что вам в молодости дали выбор, — горячо сказала она. — Но не просто дали, а ещё и объяснили, что к чему. Как вы мне сейчас. Разве вам не захотелось бы проверить? Испытать себя?

Павел Григорьевич посмотрел на неё долгим взглядом. Улыбка пропала с его лица, ушла из глаз. Лета напряжённо выпрямила спину.

— Вы, Леточка… — он умолк, собрал в горсть бородку, пожевал губы. — Я, знаете ли… Я не ваша мама. Я не буду вас отговаривать.

— Вы мне поможете?

Он вздохнул.

— Заявление о переводе сможете сами написать?

Павел Григорьевич вёл Лету по набережной.

Это была очень короткая набережная, выстроенная дорогим отелем. С одной стороны она граничила с территориями порта, с другой — переходила в пляж, не очень ухоженный и не очень чистый. Бетонные плиты разгораживали его на участки. Отдыхающих, впрочем, там собралось много. Бродячие торговцы прочёсывали пляж на глазах, будто тралили его.

На голове у Павла Григорьевича косо сидела смешная кепка с якорьком на тулье.

— Видите, Леточка? — всё объяснял и объяснял он. — Это судно физических полей. Проверяет нашего «Зубарева». Замеряет электрическое поле, магнитное поле, уровень подводного шума… Всё это раньше было нужно только для военных судов, потому что на физические поля реагировали подводные мины. Большой корабль сильно фонит. Но, как мы знаем, если фон становится выше определённых показателей, Полудённое Море может и не впустить нас… Я наблюдал этот феномен, можно сказать, на расстоянии вытянутой руки. Мне тогда было лет тридцать, что ли. Второе или третье моё плавание.

Интересные и скучные вещи перемежались в речи Павла Григорьевича так, будто Лета принимала контрастный душ. Вот, кажется, от уныния у неё уже зубы сводило, тянуло чем-нибудь отговориться и поскорее сбежать, — а в следующую минуту она вся загоралась от любопытства.

— Как оно может не впустить? — удивилась она. — Там же нет никакой преграды. Мне мама рассказывала: оболочка сферы при входе не чувствуется вообще никак. Одна видимость.