Артур Кларк - Сказки «Белого оленя»

Джон Кристофер фыркнул:

— А вы бы настроили приемник на третью программу. Тогда вам не грозила бы опасность стать психом.

— Некоторые, — возразил Гарри, — не любят сидеть на диете, состоящей из мадригалов елизаветинской эпохи. Но, бога ради, не будем из-за этого пререкаться. Вам никогда не приходило в голову, что у всех шлягеров есть что-то общее?

— Что вы хотите этим сказать?

— Да то, что они появляются ниоткуда, а потом неделями их напевают решительно все, как, например, Чарли. Лучшие из них так впиваются в нас, что от них просто невозможно отвязаться — они целыми днями сверлят вам мозг. А потом вдруг исчезают.

— Понимаю, — отозвался Арт Винсент. — Мелодию можно подхватить или бросить. Но есть такие — липнут, как патока, да и все тут.

— Точно! Добрую неделю я был ходячим лейтмотивом финала Второй симфонии Сибелиуса — он не выходил у меня из головы, даже когда я спал. А есть еще эта песенка «Третий мужчина» — знаете: да-дида-даа, ди-да, ди-даа… Вы только вспомните, что она сделала со всеми!

Гарри пришлось переждать, пока все присутствующие не кончили напевать себе под нос. Когда раздалось последнее «пам», он снова заговорил:

— Ну, пожалуйста, вот вам наглядный пример! Так что же все-таки заключено в этих мелодиях? Почему они на нас так действуют? Одни из них — настоящая музыка, другие просто пошлы… Но их, несомненно, объединяет нечто общее.

Гарри замолчал.

— Продолжайте, — сказал Чарли, — мы ждем.

— Ответ мне неизвестен, — отрезал Гарри. — Да он мне и не нужен. Ибо я знаю человека, который нашел его.

Кто-то с готовностью протянул ему кружку пива, чтобы нить повествования не порвалась. У нас не любили, когда Гарри вдруг останавливался на полуслове и сам наливал себе.

— Большинство ученых почему-то увлекаются музыкой, — сказал Гарри. — Уж можете мне поверить. Я знаю несколько больших лабораторий, где есть любительские симфонические оркестры, порой весьма недурные. Что касается математиков, то причины подобного пристрастия понятны: музыка, особенно классическая, облечена в форму почти математическую… Гармонические отношения, волновой анализ, распределение частот и так далее. Теория может все это объяснить. Исследование проблемы увлекательно само по себе и представляет большой интерес для людей науки. К тому же оно вовсе не исключает, как думают иные, эстетического восприятия музыки как таковой.

Должен, однако, признаться, что интерес к музыке, который проявлял Джилберт Листер, был чисто рационалистическим. Джилберт прежде всего физиолог, все его помыслы сосредоточивались на деятельности мозга. Поэтому, когда я упомянул о том, что интерес его к музыке шел только от рассудка, я сказал это в буквальном смысле. Ему было все равно, что слушать — синкопированные мелодии из фильма «Джаз Александера» или Хоральную симфонию. Его привлекали не сами звуки, а лишь действие, которое они оказывают на мозг через слуховые рецепторы.

— В такой высококвалифицированной аудитории, как эта, — произнес Гарри с нажимом, отчего вся фраза приняла откровенно оскорбительный оттенок, — вряд ли найдется человек, который не знал бы, что деятельность мозга в значительной мере связана с электрическими процессами. В мозгу существуют постоянные пульсирующие ритмы, которые можно зафиксировать и подвергнуть анализу с помощью современных приборов. Этим и занимался Джилберт Листер. Он мог прикрепить к вашему черепу электроды и с помощью усилителей исписывать волнами, которые посылает мозг, целые метры магнитной ленты. Потом он изучал эти записи и открывал вам массу интересного о вас самом. Настанет время, утверждал он, когда (употребляю научный термин) по энцефалограмме можно будет идентифицировать личность с большей достоверностью, чем сейчас по отпечаткам пальцев. При желании хирург сумеет заменить человеку кожу на пальцах. Но даже если наука и достигнет такой стадии развития, что мы сможем пересаживать мозг, подменяя одну личность другой, система все же будет действовать безошибочно.

Джилберт заинтересовался музыкой, исследуя ритмы, возникающие в мозгу, — альфа, бета и другие. Он полагал, что между ними и музыкальными ритмами существует какая-то связь. Поэтому он начал проигрывать музыкальные произведения своим подопытным, чтобы установить, влияет ли музыка на обычные кривые биотоков мозга. Разумеется, влияет, и в немалой степени. Это открытие увлекло Джилберта в область теории.

Мне только раз удалось всласть наговориться с ним о его теоретических выкладках. Не то чтобы он был скрытен — кстати, скрытных ученых я вообще не встречал, — просто Джилберт не любил говорить о своей работе, пока не мог с уверенностью сказать, куда она его приведет. Впрочем, и по скупым его словам нетрудно было догадаться, что перед ним открылось новое интереснейшее поле для научных исследований. Моя фирма поставляла ему кое-какие приборы, которыми он пользовался. Да я и сам был не прочь подзаработать на этом деле. Мне пришло в голову, что если идеи Джилберта подтвердятся, то раньше, чем вы успеете просвистать первый такт Пятой симфонии, ему понадобится импресарио. Ибо Джилберт пытался разработать не что иное, как теорию создания шлягеров. Разумеется, он-то ее так не воспринимал, он рассматривал свою работу как чисто научную и не заглядывал в будущее дальше опубликования статьи в «Proceedings of the Physical Society».