Камиль Фламмарион - Урания [litres]

А устройство вселенной – подобие устройства тел, которые мы называем материальными. Всякое тело, органическое или неорганическое: человек, животное, растете, камень, железо, бронза, состоит из частичек, находящихся в постоянном движении и не соприкасающихся. Эти частички в свою очередь состоять из атомов, которые тоже не соприкасаются. Каждый из атомов бесконечно мал и невидим не только для простого глаза, или в микроскоп, но даже и для мысли. Вычислено, что в булавочной головке не меньше восьми секстильонов-атомов, или восемь тысяч миллиардов, и что в кубическом сантиметре воздуха – не менее секстильона молекул. Все эти атомы и молекулы находятся в движении под влиянием сил, управляющих ими и сравнительно с их размерами их, отделяют больше расстояния. Мы можем даже предполагать, что в принципе существует лишь один род атомов и что только число первоначальных атомов, простых и однородных, способ их размещения и их движение определяют различие между молекулами. Молекула золота, железа разнится от молекулы серы, кислорода, водорода и так далее, только числом, расположением и движением простых атомов. Таким образом, каждая молекула составляет сама по себе целую систему – микрокосм.

Но какое бы мы ни составляли себе понятие о внутреннем устройстве тел, ныне признана и бесспорно установлена истина, что неподвижной точки, искомой нашим воображением, не существует нигде. Тщетно Архимед искал бы точки опоры, чтобы сдвинуть с места вселенную. Миры, подобно атомам, зиждутся на невидимому на силе невещественной; все движется, повинуясь притяжению и как бы отыскивая неподвижную точку; но она ускользает, по мере того, как ее преследуют, и не существует вовсе, так как в бесконечном пространстве центр – и везде, и нигде. Умы якобы позитивные, утверждающие, что в мире «царствует одна материя с ее свойствами», и презрительно относящиеся к исследованиям мыслителей, должны бы прежде всего объяснить нам, что именно они подразумевают под пресловутым словом «материя»? Если б они не относились к этому вопросу поверхностно, если б они подозревали, что под видимой внешностью скрывается неосязаемая действительность, они были бы скромнее.

Но мы добиваемся истины без предвзятой мысли – не руководясь духом известной системы, и нам, кажется, что сущность материи остается столь же таинственной, как и сущность силы. Так как видимая вселенная вовсе не то, чем она представляется нашим чувствам. В действительности, эта видимая вселенная состоит из невидимых атомов. Она зиждется на пустоте и силы, управляющие ею сами по себе, не материальны и невидимы. Было бы менее смелым думать, что материя не существует, что все – один динамизм, нежели браться утверждать, что все исключительно состоит из материи. Что касается материальной составляющей мира, то она исчезла (замечание довольно пикантное), – исчезла именно одновременно с победами механики, провозгласившей торжество невидимого. Неподвижная точна исчезает в мировом равновесии сил, в идеальной гармонии колебаний эфира. Чем усерднее ее ищут, тем труднее ее отыскать, и последнее усилие нашей мысли будет осознать последнее самое важное понятие – Бесконечность.

Она стояла во всем блеске своей целомудренной наготы, подняв вверху руки и закручивая массу своих густых, шелковистых волос, которые она старалась укрепить на затылке. Это была совсем юная красавица, еще не достигшая расцвета и полного развития форм, но уже приближавшаяся к совершенству, в лучезарном сиянии своих семнадцати лете.

Очаровательное дитя Венеры, она поражала белизной своего тела, с легким розоватым оттенком. Под прозрачной кожей пульсирующая горячая, здоровая кровь. Глаза ее сияли таинственным, опьяняющим блеском.

Она была чудно хороша, и если б какому-нибудь новому Парису пришлось присудить ей пальму первенства, не знаю, за что именно он сложил бы эту пальму к ногам ее – за грацию, за изящество или за красоту, до такой степени она соединяла в себе живую прелесть современных чар с спокойными совершенствами классической красоты.

Самый счастливый, самый неожиданный случай привел нас сюда – художника Фалеро и меня. Прошлой весной в светлый, прекрасный день, прогуливаясь с ним по берегу моря, мы забрели в одну из оливковых рощ с печальной листвой, которые встречаются между Ниццей и Монако, и, сами того не замечая, попали в чей-то сад, открытый со стороны побережья. Живописная тропинка извивалась вверх по холму. Мы прошли над померанцевой рощей, золотые плоды которой напоминали сад Гесперид [55]. Воздух был напоен благоуханием, небо сияло синей лазурью. Мы беседовали между собой, проводили параллель между наукой и искусством, как вдруг мой спутник остановился, словно очарованный, сделав мне знак, чтобы я молчал и смотрел.