Братья Стругацкие - Дни Кракена [сборник]

— И ни разу не зашел. Эх ты. А еще старый друг.

— Я не мог.

— Неужели так занят?

— Я никак не мог, Ниночка. Честное слово. Никак не мог.

— Нельзя забывать старых друзей.

Так могла сказать и Юля Марецкая. Но ведь мы встретились. Она не отвернулась. Она могла кивнуть и отвернуться. Могла даже не кивнуть. Но вот мы стоим в тридцати сантиметрах друг от друга и разговариваем, и она разглядывает меня, выпятив нижнюю губу. Она всегда так делала, когда была озабочена.

— Андрюша, — сказала она почти с испугом, — ты совсем седенький стал!

— Это от веселой жизни.

— Что, неужели так плохо?

— Отчего же плохо? Просто трудно.

— Работа?

— И работа. И всякие другие вещи.

— Бедненький.

— И возраст, Ниночка.

Она вздохнула.

— Да, возраст. Ну, а я?

— Что?

— Я сильно изменилась?

Я помотал головой. Она обрадовалась.

— Нет?

— Ничуть.

— Правда?

— Честное слово. Ты прелесть и женщина.

Не знаю, как это у меня вырвалось. Но она либо забыла, либо не обратила внимания.

— Как приятно слы-ышать! — сказала она. — Только не очень-то завидуй, Андрюшенька. Это наполовину косметика. Парикмахерская, кабинет красоты.

— Неправда.

— Правда. У меня тоже очень утомительная жизнь. Хлеб свой насущный снискиваю в поте лица. И души, между прочим.

— Не сердись, — попросил я. — Я только хотел сказать, что ты совсем не изменилась.

— Я стараюсь. Но знал бы ты, как это трудно, Андрюшка!

Она нагнула голову. Некоторое время мы молчали, и я смотрел, как от моего дыхания шевелятся отставшие волоски на ее макушке. Она подняла лицо.

— Глупости, — сказала она решительно. — Все это глупости. Работа есть работа. Я что-то расклеилась сегодня. Слушай, я тебя не задерживаю?

— Что ты, конечно нет.

— Разве ты здесь один?

— Где — здесь?

— В ресторане. Я думала, ты вышел из ресторана. Нет?

— Вовсе нет. В ресторане я не был. Имеет место на редкость одинокий Головин, который как раз собирается поужинать. Разреши пригласить тебя, Ниночка.

— Я бы с радостью, — сказала она, — но не могу.

— Почему?

— Во-первых, я только что ужинала.

— А во-вторых?

— Понимаешь, Андрюшенька, мне пора домой. Одиннадцатый час.

Я оглянулся на часы над гардеробом. Было пять минут одиннадцатого.

— Тогда разреши проводить тебя.

— Проводи, — просто согласилась она. — Это недалеко, да ты помнишь, наверное.

— Помню, — пробормотал я.

Мы вышли из гостиницы, повернули направо и медленно пошли по Садовому. Нина жила на улице Алексея Толстого.

— Где ты работаешь? — спросил я.

— В «Интуристе».

Она взяла меня под руку. Я чувствовал сквозь рукав, какие у нее горячие и твердые пальцы, ее юбка задевала мое колено, и я опять, впервые за долгое, долгое время ощутил великое чудо и великую прелесть женщины, прелесть женского голоса, женских интонаций, и мне было необыкновенно хорошо.

— Ты со мной не шути, — сказала она. — Я старший гид-переводчик, вот кто я.

— Ты прелесть и женщина, вот кто ты, — сказал я на этот раз умышленно. Она промолчала. — Ты работаешь с японским?

— Что ты, с английским, конечно.

— Забыла?

— Начисто. Корэ-ва кабан дэс. Больше ничего не помню.

— Не жалко?

— Не знаю. Пожалуй, жалко. Слушай, Андрюша, ты встречаешь кого-нибудь с нашего курса?

— Очень редко. Майского вот встречаю. Помнишь Петю Майского?

— Майский, Майский… Он ведь турок?

— Почти. Арабист. Орлов в министерстве иностранных дел, Мишенька Сегал в радиокомитете, он недавно был у меня. Кстати, а не помнишь ты Юлю Марецкую? Она училась на два курса позже нас.

— Марецкую? Комсорга? Ну как же, очень хорошо помню. Она была такая беленькая, хорошенькая; очень серьезная и не умела одеваться.

— Вот, вот. Она сейчас работает в том же издательстве, что и я.

— Нет, Юлю Марецкую я хорошо помню. Году в пятидесятом я отказалась подписаться на заем, и мы с ней немножко повздорили, Она назвала меня девкой и антисоветской сволочью и сказала, чтобы я не смела заходить в уборную на нашем этаже. Сказала, что уборной имеют право пользоваться только честные студентки.

Я остановился и заглянул ей в лицо. Она спокойно улыбалась.

— Ну что ты остановился? Не веришь? Правда, правда. Я ее не послушалась, потому что, ты сам понимаешь, деваться мне было некуда. Но я весь месяц тряслась от страха, что меня лишат стипендии. Это у меня была полоса неприятностей. Нас обворовали, умерла мама, Наташка заболела скарлатиной, и, боюсь, я вела себя немножко нервно. Господи, как давно это было!