Роджер Леви - Платформа [litres]

Атмосфера в соборе была восхитительной. Потрясающее ощущение единства. Я сидел на высокой трибуне между родителями и держал их за руки. Моя мать разрумянилась. Глаза отца сияли. Я смотрел на поле, зачарованный. Как странно было видеть там не кучку приговоренных, а кого-то другого. Когда музыканты взялись настраивать инструменты, воздух пронизали ноты. Даже сейчас я помню идеальную беспорядочность этих звуков, отсутствие структуры в нотах и аккордах. Свободу.

Амвон, расположенный на одном из концов поля, был от наших мест так далеко, что приходилось вытягивать шею, чтобы разглядеть его на высокой монитории. В тот день проповедовал отец Шеол. Он встал перед аналоем и раскинул руки.

Отец Шеол был легендой – старик почти пятидесяти лет, тем не менее до сих пор переполненный адским пламенем. Голос его существовал отдельно от движения губ на монитории, как будто взывая к нам с небес.

– Приветствую вас, – прогремел он.

Мы взревели в ответ, восторг прокатился по стадиону волной.

– И приветствую вас, оркрест Амадея.

Название он произнес отчетливо. На Геенне именам придавалось огромное значение, и сходство «Амадея» с «Асмодеем» обсуждалось очень долго, прежде чем оркресту выдали разрешение на посадку. Музыканты прервали разминку, чтобы поклониться пастве и ответить на приветствие священника.

Он провозгласил:

– Мы собрались здесь, дабы разделить радость богобоязни. Мы собрались, дабы не забыть об искушении в вышине, воздаянии в глубине, страдании здесь и сейчас и вознаграждении в мире ином. Мы, народ Геенны, приветствуем оркрест Амадея и напоминаем ему о богобоязни.

Несколько оркрестантов вернулись к настройке инструментов. Но они замерли, когда монитория вокруг них очистилась от изображений и сделалась адово-черной.

Отец Шеол продолжил:

– Сегодня Геенна приветствует не только оркрест Амадея, но и зрителей из Верхних Миров.

По реакции окружающих я понял, что этого они не ожидали. С тех пор я посмотрел все записи этого события, какие только существуют. Отец Шеол выглядит маленьким, а голос его дребезжит. Каждый раз, когда он произносит название оркреста, в нем все явственнее и явственнее слышится «Асмодей». Асмодей, одно из имен дьявола.

Почему отец Шеол и его Пастырство позволили Верхним Мирам (так мы называли всю остальную Систему) увидеть нас? В Верхних Мирах обитали посланцы дьявола; и тем не менее мы разрешили им наблюдать за Геенной через порносферу. Какой грех совершался здесь и кем?

По всему собору слышался шепот. Все думали об одном и том же. Зачем порносферу допустили в набожнейшая набожнейших?

Адова чернота монитории медленно выцвела, и появились новые изображения. Но это были не привычные раскаяния. Это были сцены воздаяния.

Все страннее и страннее. Нам показывали не обычные сожжения отдельных грешников на костре, а массовые кары в ямах. Там, на монитории, были толпы дрожащих мужчин, женщин и детей, стоявших на траве над ямами, ожидая, когда те разверзнутся у них под ногами.

Я подумал о том, как неприятно должно быть оркрестантам сидеть на сооруженной там платформе. Но монитория показывала только мгновения, предшествовавшие открытию ям, и теперь я знаю, что музыканты и не могли понять, в чем смысл этих картин, понять, что случится дальше. Они знали о Геенне только то, что она предоставила им возможность сыграть перед огромной новой аудиторией на одной из двух закрытых планет – второй была одержимая секретностью (до такой степени, что скрывала даже свое имя) неназываемая планета – и одновременно перед всей Системой.

На аналое была видна небольшая шкатулка – свинцовый сундучок, отделанный по краям золотом; отец Шеол навис над ним и на мгновение замер. Все знали, что было внутри. Сундучок открывался лишь раз в году, и день этот был не сегодня.

Отец Шеол склонил голову, ненадолго сложил руки в молитве, потом размял пальцы и надел пару жестких черных перчаток, натянув выше локтей длинные, в свинцовой чешуе, краги, а затем подался вперед и положил ладони на выпуклую крышку шкатулки. Глубоко вдохнул и закрыл глаза.

Мы молчали.

Отец Шеол одним плавным ритуальным движением открыл шкатулку, потянулся внутрь, вынул руку и позволил крышке снова упасть.

Мы радостно закричали, когда он воздел над головой книгу. Собор сотрясся от нашего экстатического одобрения. Отец Шеол держал святую Балаболию в ее Авторизованном издании. Она сияла в обтянутых перчатками руках, внушая благоговейный трепет. Отец Шеол стоял в ее яростном свете, а когда через несколько долгих оглушительных секунд рев затих, все, кто был в соборе, вжались в кресла и затаили дыхание. Лишь оркрестанты не понимали значения того, что происходило у них на глазах.