Владимир Михановский: Перекресток дальних дорог. Повести и рассказы

Лодка шла лениво, даже небрежно как-то, толчками, а лайдеры, похожие на плавучие аквариумы, и стрелы с гирляндами огней на борту обминали ее, оставляя на воде крутой поблескивающий след.

Свену вдруг безумно захотелось туда, третьим. Чертовски приятное, должно быть, ощущение - грести! Лодка скрылась за поворотом, а он все смотрел вслед.

А вести самому машину? Тоже неплохо. Взять молоток и разбить этот проклятый принудительный автоводитель, а потом сесть и покатить куда глаза глядят… Куда-нибудь далеко-далеко, в заповедник. Свен настолько явственно ощутил в руке тяжелый молоток, что испуганно оглянулся: не подслушал ли кто-нибудь его мысли. Но желающих пройтись пешком сегодня по обыкновению почти не было. Только вдали уныло вышагивала длинная фигура. «Длинноухий», - с неожиданной неприязнью определил Свен коллегу по коротко блеснувшему значку. Прозвище у шпуров было нелестное, но в меткости ему отказать было нельзя.

Надо расслабить мышцы и не думать ни о чем. Глазное - не думать. И дышать так, как учит тренер.

Через несколько минут Свен почувствовал себя отдохнувшим. До Харви добираться было недалеко, поэтому он и позволил себе небольшую остановку. Связаться с Харви из Управления ему не удалось - видеозор приятеля не отвечал. «Тем лучше, - решил Свен, шагая по верному зеркалу асфальта, - нагряну неожиданно!»

В последний раз они немного повздорили, и Свен чувствовал себя виноватым. Он назвал Харви ослом и идиотом, когда тот начал защищать беглецов. А может быть, Харви не так уж не прав?

Свен пересек набережную и, выйдя на трассу, вскочил в проходящий бус. Когда-то отыскать свободное местечко в эту пору было не так-то просто. Теперь же вагон был пуст. Лишь у иллюминатора сидела девочка-подросток. Она недобро глянула на Свена и отвернулась. Свен инстинктивно прикрыл рукой значок и плюхнулся в кресло. Ему даже послышалось «длинноухий», сказанное шепотом, и он украдкой бросил взгляд в сторону девочки. Губы ее были плотно сжаты. «Нервишки», - подумал Свен.

Три окна Харви были темны, как и все остальные. Дом, погруженный во тьму, казался великаном, которого ослепили.

Свен миновал разбитый лифт, застывший где-то между третьим и четвертым этажами. На четвертом он остановился. Лестничная площадка пахла мышами и запустением. Сквозь запыленное двухцветное стекло слабо пробивался свет уличного фонаря.

Звонок сиротливо задребезжал откуда-то из глубины, словно жалуясь, что его потревожили. Свен уже собрался уходить, но тут заметил, что дверь заперта изнутри.

- Спит, что ли? - пробормотал Свен, стукнув в дверь. - Открой, Харви!

Ответа не последовало. Тогда Свен забарабанил изо всей силы. Потревожить соседей он не боялся: уже с полгода, как последний жилец дома, исключая Харви, съехал отсюда неизвестно куда. Харви был единственной живой душой в старинном доме.

Кулак заныл, и Свен опустил руку. Молчание казалось плотным, слежавшимся. Не на шутку встревоженный Свен бухнул в дверь ногой. Гулкое эхо колодца многократно повторило удар. Уже догадываясь, в чем дело, и все же не желая верить, Свен нажал плечом на старую дверь, Крючок соскочил, и он ступил в прихожую, отдающую погребом.

- Эй, бродяга! - сказал он. - Вставай! - И громко добавил: - Принимай гостя.

Несколько долгих секунд ждал ответа.

- Брось шутить, - повторил он через минуту упавшим голосом.

Свен нащупал в темноте выключатель. Похоже было, что хозяин комнаты куда-то собирался и в большой спешке. Дверца стенного шкафа была полураскрыта. Повсюду: на стульях, на софе, на полу - были разбросаны груды бумаги. Свен подумал, что власти не без оснований смотрели на Харви косо: они недолюбливали слишком больших грамотеев.

Осторожно лавируя, Свен подошел к письменному столу, приткнувшемуся к среднему окну. В глаза ему бросился блокнотный листок, придавленный массивным пресс-папье. На пластиковом прямоугольнике наспех было нацарапано:

«Свен, прощай! Я уверен, что это письмо попадет к тебе, а кто еще придет в гости к чудаку-отшельнику, к тому же занимающемуся подозрительным бумагомаранием? Конечно, ко мне пожалуют и неизбежные посетители, но к тому времени ты уничтожишь этот листок. А я буду уже далеко, очень далеко. Так уж получилось, не вини меня. Невозможно дышать в этом мире, отравленном злобой и ненавистью… Остается надеяться, что там, куда я бегу, будет лучше… Триста лет - достаточный, по-моему, срок для человечества, чтобы поумнеть».