Алекс Бор - Ах, прица-тройка, перестройка! [фрагмент ненаписанного романа]

Один раз, еще на первом курсе, я был в гостях у Лены Зверевой. Ходил к ней на день рождения. Правда, без подарка… Потом Лена не один аз приглашала меня, но я не спешил наносить ей дружеский визит, справедливо считая, что жизнь и здоровье дороже, нежели аппетитный, испеченный руками Лены медовый пирог. А готовить разные вкусности Лена умела. А я, соответственно, любил сладкое. Однако приходилось жертвовать желудком ради сохранения жизни…

— Не беспокойся, Елена, — сказал я, — ты не утонешь. Есть такая субстанция, которая не тонет…

Лена ничего не ответила, лишь бросила на меня взгляд, обещающий скорую расправу.

Трамвайная остановка находилась в двух минутах ходьбы до филфака. По пути к остановке я немного отстал от девушек, чтобы потереть лицо снегом. Такая примета — если умыться первым снегом, то зимой не будут страшны сорокаградусные морозы. Вот и еще один осколок древних поверий…

Умывшись, я слепил прочный комок и запустил в Лену Звереву. Снежный снаряд со свистом рассек воздух и угодил Лене аккурат пониже спины.

— Ты что, совсем озверел? — зарычала Лена.

— Звереть — твоя привилегия, — ответил я, лепя еще один комок. — Ты у нас Зверева…

И запустил комком в Лену. Но не попал — она успела увернуться.

— Не буди во мне зверя, — грозно сказала Лена.

— А что будет? — самым невинным тоном спросил я. — Он испугается и убежит?

С этими словами я схватил пригоршню снега и, подойдя к Лене, прижал ей к щеке. Лена взвизгнула, отскочив, как будто ее окатили кипятком.

— Сейчас получишь, — грозно пообещала мне она.

В ответ я нагло слепил еще один снежный комок и бросил в Хрусталеву.

— Ты у нас сейчас допрыгаешься, — пообещала мне Хрусталева.

— Ага, — ответил я, продолжая лепить очередной комок.

— Брось снег, — сердито сказала мне Зверева, которой комок угодил в голову.

— В смысле?

— Без смысла, — ответила Зверева. — Просто мне кажется, — обратилась она к стоявшей рядом Хрусталевой, — что наш Андрюшенька давно не ночевал в сугробе…

— По-моему, тоже, — подтвердила Хрусталева, улыбаясь белозубой улыбкой голливудской кинозвезды.

— И мы должны немедленно восстановить справедливость, — резюмировала Зверева. — Окружай!

И тут я понял, что влип. Бежать было некуда — впереди меня Зверева с людоедским выражением лица, позади — Хрусталева с белозубой улыбкой. Слева — металлическая решетка, за которой — сквер. Справа — глухая стена дома. И никаких шансов прорваться! И почему я не догадался затеять игру в снежки в более подходящем месте, где было больше оперативного простора?

Перспектива искупаться в сугробе меня не устраивала. Пусть даже у двух прекрасных Елен нет садистских наклонностей, а сам процесс напоминает невинную детскую игру…

— Может быть, не надо? — попытался я уладить конфликт мирным путем.

— Надо, Вася, надо, — сочувственно изрекла Зверева. На ее губах по-прежнему играла людоедская улыбка, как у незабвенного Лаврентия Павловича, когда он вместе с Иосифом Виссарионовичем стоял на Мавзолее.

Удивительно, как быстро Зверева умеет перевоплощаться! Ей бы в театральный идти, а не на филфаке учиться…

— Двое на одного нечестно, — предпринял я еще одну попытку избежать купания в сугробе.

— Честно-честно, — ответила Зверева. — Правда, Лена?

— Правда, — ответила Хрусталева, продолжая белозубо улыбаться. Надеюсь, она не станет, подобно вампиру, вонзать мне зубы в шею, когда я окажусь в сугробе?

В том, что я там окажусь, я уже не сомневался. Мирные переговоры на высшем уровне окончились безрезультатно. Пора приступать к военным действиям, то есть подороже продать свою жизнь и нанести противнику невосполнимый урон.

Причем первый удар должен быть за мной — известно же, что лучшая оборона — это нападение…

Я бросил только что слепленные комки в Звереву и, когда она уклонялась, попытался прорваться мимо нее. Я посчитал, что Зверева — наиболее слабое звено во вражеском кольце и короткая артподготовка выведет из строя потенциального противника.

Как же я просчитался! Зверева успела схватить меня за рукав. Я бы, конечно, вырвался, но на помощь Зверевой подоспела Хрусталева.

— Помилосердствуйте, красавицы! — взмолился я.

«Красавицы» остались глухи к моим мольбам…

..Когда меня вытащили из сугроба и я отряхнулся (лицо при этом пылало, как после хорошей бани), то я сказал смеющимся Еленам:

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Будет и на моей улице праздник. Я вам припомню…