Алекс Бор - Ах, прица-тройка, перестройка! [фрагмент ненаписанного романа]

Я снова обратил свое внимание на сцену, где разворачивался необычный спектакль. «Взгляд» бы сюда, они бы такой репортаж сделали…

— У меня есть конкретное предложение, — сказал Юрий. — Мы заслушали общий отчет, и теперь я хотел бы предложить заслушать каждого члена бюро, который отчитается за работу в течение года.

— Это невозможно, — подала тихий голос секретарь бюро.

— Почему?

— Мы не готовились. Да и не было никогда такого…

— Пора ломать застойные стереотипы, — сказал Юрий. — Я предлагаю немного отступить от повестки дня и перед тем, как приступить к выборам нового состава комсомольского бюро, вызвать весь прежний состав бюро и устроить пресс-конференцию.

— Какую еще пресс-конференцию? — недовольно спросила секретарь бюро.

— Обыкновенную. Пусть каждый, у кого возникли вопросы к работе бюро, задаст их и получит ответ, что называется, из первых рук. В этом есть и другой плюс: выслушав ответы на вопросы, мы тем самым сможем дать верную оценку работы бюро. У меня все.

Юрий покинул трибуну и отправился на свое место. Раздались жидкие аплодисменты. И снова, воспользовавшись паузой, студенты завели разговоры, весьма далекие от повестки дня комсомольского собрания: кто как на кого посмотрел, кому что из тряпок или косметики удалось достать, кто жаловался на субъективный подход при оценке ответа на экзамене по диалектическому материализму преподавателем Осипманом…

А в президиуме произошло замешательство. Кузькин что-то сказал секретарю комсомольского бюро, затем что-то спросил у декана. Декан пожал плечами и что-то ответил. Секретарь комсомольского бюро закивала головой. Как мне показалось, излишне подобострастно. Кузькин снова о чем-то спросил у нее, и секретарь обратилась к двум девушкам — членам президиума. По-видимому, «власть имущие» сумели прийти к единому мнению, так как секретарь бюро поднялась из-за стола и, призвав народные массы к спокойствию, громко сказала:

— От комсомольца Юрия Домбровского, студента первого курса, поступило предложение: провести пресс-конференцию комсомольского бюро. Ставлю данный вопрос на голосование: кто «за»? «Против»? «Воздержались»?

Как ни странно, большинство высказалось за пресс-конференцию. Я же по принципиальным соображениям в голосовании не принимал. Этот принцип я взял на вооружение еще в школе, еще будучи восьмиклассником, когда вдруг понял, что все решения принимаются единогласно, потому что все уже решено заранее «наверху». Голосовать «за» — значит, уподоблять себя серой бесцветной массе. Голосовать «против» — себе дороже. А воздерживаться мне вообще не хотелось. Мой голос не примут во внимание. Так что лучше совсем не голосовать. Особенно если садишься на «камчатке», а не в первом ряду…

— Предложение Домбровского принято большинством голосов, — подвела итог секретарь бюро. — Просьба членам бюро подняться. Желательно со своими стульями.

«Десятка» пришла в движение и стала похожа на разворошенный муравейник.

Заскрипели на разные голоса столы и стулья. Почти половина аудитории поднялась с мест, давая возможность членам бюро подняться на сцену. Держа над головами стулья, они бочком пробирались через живые лабиринты людей, столов и стульев. Одна девушка споткнулась и брякнулась вместе со стулом, что вызвало еще большее оживление.

Девушка с жабьим лицом тоже оказалась членом комсомольского бюро.

Через несколько минут шестнадцать человек заняли все свободное пространство сцены, полукругом вокруг президиума. Среди них я увидел множество знакомых лиц. Одних — например, Катьку Осоцкую с третьего курса или Машку Серегину с четвертого — я знал более или менее хорошо. Другие например, Андрей Разин (нет, не из «Ласкового мая», просто однофамилец) или Инна Краснова — давно примелькались в стенах факультета. Были и три человека с моего курса.

Но особенно меня удивило, что в число «бюрократов» попала одна третьекурсница, которая в этом году была вместе со мной в одном колхозе.

Ее имени, как это бывало у меня часто, я не знал. То есть знал, конечно, но забыл. Я называл ее — и за глаза, и в глаза — Блатной Берет, и она не обижалась. Почему я дал ей такое странное прозвище? Просто в колхозе она выходила на поле в несколько вульгарном кепи, вечно сдвинутом на самый лоб. Если к этому прибавить угрюмую телогрейку и высокие мужские сапоги, то она была очень похожа на представительницу преступного мира, каким я знал его по телефильмам.