Ашот Шайбон - Победители тьмы

Через десять минут мы уже ехали в закрытой карете, перебрасываясь отрывочными фразами. Я прислушивался к голосу кучера, понукавшего лошадей какими-то бессвязными восклицаниями:

- Ээох!.. ухи!., пиу!..

- Куда же мы сейчас едем? - спросил я Жабова.

- Как условились - в дом умалишенных, - спокойно объяснил он.

- Значит, старик в доме умалишенных?! Бедный наш дядюшка Василий!

Положив руку мне на плечо, Жабов понизил голос:

- Уверяю вас, господин Аспинедов, после шума, поднявшегося вокруг этого старика, который своими глазами видел белые тени, его просто рвали на части! К кому только его не возили - к самым родовитым вельможам столицы, к высокопоставленным генералам. Он вызывал такой интерес, что даже…

Жабов приблизил губы к моему уху и договорил тихим шепотом:

- Даже сам государь пожелал лично выслушать его! Рассказывают, что государыня и придворные дамы вскрикивали от страха и от удовольствия, когда старик рассказывал им о таинственных белых тенях…

Жабов почувствовал, что перехватил через край. Он быстро отодвинулся вглубь экипажа и платком вытер свой вспотевший лоб.

Я притворился, что так погружен в свои мысли, что даже не слышал, о чем он говорил. Он искоса следил за мной.

- Господин Аспинедов, вы, пожалуйста, не принимайте на веру все, что я говорю. Сами знаете, первейшие враги человека - это его язык и уши, и им доверять нельзя! - попытался замести следы Жабов.

- Простите, я не расслышал, о ком вы рассказывали. Сегодня я как-то рассеян…

- Я говорил об этом старике, помещенном в дом умалишенных. Он здоров и неплохо себя чувствует. Впрочем, вы сейчас и сами в этом убедитесь.

Карета остановилась перед черными железными воротами на одной из окраин столицы. Огромные тяжелые створки распахнулись, и мы въехали во двор лечебницы для душевнобольных. В пути мысли мои действительно были заняты лишь одним вопросом: кто же такой этот загадочный арестант Петропавловской крепости, и почему он скрывается под моей прежней фамилией? Предстоящее свидание с Василием внушало некоторую надежду, что мне удастся хотя бы в малой степени осветить таинственное дело семьи Дерягиных.

Наконец, нас впустили в лечебницу.

Вопреки моим опасениям, старик действительно выглядел здоровым и крепким. Он почти не изменился - был так же худощав и подвижен, как прежде. По-прежнему тщательно были расчесаны реденькие белые волосы на маленькой заостренной головке. Крохотный нос и рот были еле различимы, полузакрытые густыми усами и бородой. В глазах таилась молодая искорка.

Увидев меня, он очень разволновался, затем погрузился в грустное молчание. Лишь через некоторое время он снова овладел собой и разговорился.

Жабов оставил нас одних и вернулся лишь часа через два, когда наша беседа уже близилась к концу. Он казался очень расстроенным, лицо его изменилось. «Что это с ним?» - невольно мелькнуло у меня.

- Долго еще будете вы держать меня здесь? - обратился Василий к нему.

- Потерпи, - скоро уж, скоро! - обнадежил Жабов, не глядя на него.

- Так вы уж дозвольте, пожалуйста, Николаю Львовичу почаще меня навещать! - попросил старик.

- Ладно, распоряжусь, почему бы и нет?! - пообещал Жабов.

Я не верил своим ушам - так мягко и приветливо звучал его обычно резкий голос. Словно подменили моего следователя!

Попрощавшись со стариком, я вышел вслед за Жабовым.

В карете Жабов узнал от меня то, что поведал мне дядюшка Василий. Я постарался, конечно, чтобы рассказ мой соответствовал показаниям, которые дал в свое время старик при допросе.

Итак, ведущему дознание следователю Жабову стало известно все, за исключением самого главного и самого важного… Вот что рассказал мне в тот день Василий:

«Весна у нас тогда стояла. День солнечный, стекла в домах горят, ну, чисто алмазы. У Исаакиевского собора макушка жаром пылает. Хорошо! И вот поднимаюсь я, это, с подносом по узкой лесенке вверх. Дохожу до двери мастерской Ильи Григорьевича, - слышу: в спальне незнакомые голоса, говорят с ним какие-то мужчины. Что за люди такие? - думаю. - И как они в спальню к нему попали? Если они через парадный или черный ход зашли, как же это я их не заметил?..

Забрала меня тревога. Стою я тихо, не дышу, прислушиваюсь, а они, как на беду, вполголоса разговаривают.

Положил я на столик свой поднос, чтобы не мешал он мне, и тут вдруг подумалось мне: если эти вот люди - друзья Илье Григорьевичу, почему же не сказал он мне, что гостей к себе ждет? Не было в обычае у Дерягиных, чтоб гостеприимством пренебрегать… И забилось тревожно сердце у меня. В замочную скважину видна мне постель неприбранная. Нет, не позволил бы себе Илья мой посторонних в неприбранной спальне принимать!.. Но тут подумалось мне, что нехорошо этак тайком у дверей подслушивать, и, стало быть, решил я постучать.