Надежда Шарова: Избранные произведения

Восходящие потоки — настоящее удовольствие для настоящих сламперов. Кир-Кор с сомнением и беспокойством оглядел растрепанную верхушку пухлого колоса. Облако было насыщено электричеством, он чувствовал это. И когда из недр белой громадины распространился раскатистый грохот, он почти пожалел, что находится не в каюте экспресса.

Пытаясь выйти из опасной зоны маневров глубокого бокового скольжения, Кир-Кор «подламывал» крыло то справа, то слева. В конце концов трясущийся летательный аппарат пошел на снижение витками наклонного штопора, как сорванный ветром тополиный лист; солнечный свет вдруг померк. Тряска, кружение и болтанка продолжались в удушливо-мутной среде — вытянутая рука тонула в плотном тумане, по лицу струилась, затекая под маску, холодная влага. Вскоре сделалось еще темнее. Вспышка молнии на миг подсветила сизую муть. Оглушительный треск. Запахло озоном. Запахло, можно сказать, серьезной угрозой смертельного электроудара. Кир-Кор оставался спокоен. «Ничего не успеешь почувствовать, — думал он. — Мироздание вычеркнет тебя из своего актива, и все дела…» Он привык к риску. Риск — атрибут профессии дально-дея. Его профессии. Только вот ощущение нехорошее — будто отпуск кончился.

Громыхнуло сразу двумя залпами, но где-то уже в стороне, — глухие, раскатистые удары. Мокрый сумрак сгустился до фиолетовой полутьмы, вспышек молнии не было видно. Зато осветились магическим голубоватым сиянием три шара на невидимых в тумане штырях. Водяную пыль пронзили струи дождя — плотный ливень тяжело ударил в крыло. Разверзлись хляби небесные…

Под напором дождевой массы полет (если это был еще полет) проходил в режиме быстрого, неупорядоченного снижения. Правда, вращение прекратилось — хоть за это ливню спасибо. Внизу стало светлее — из фиолетовой полутьмы выплыло нечто вроде круглого мутно-серого озера с идеально круглым островом посредине. Кир-Кор увидел на светлом фоне темную бахрому дождя, и ему подумалось: «Выпадаю с осадками». Он глядел вниз и никак не мог понять, что же это все-таки проступает сквозь белесую муть как зрачок страшно выпученного великаньего ока… Муть внезапно рассеялась. При свете дня таинственное око перевоплотилось в серебристо-белую гору с черным кратером на вершине. Вода заливала глаза, и Кир-Кор не сразу сообразил, что шквал несет его вместе с дождем над самой верхушкой островной Башни погоды и что исполинские полукольца импульсных дингеров разведены над кратером и — самое ужасное! — выдвинуты на рабочую высоту!.. И прежде чем мозг разнесло магнитным ударом на мириады осколков, Кир-Кор успел увидеть прямо по курсу яркую синеву океана и несколько островов. А последнее, что он слышал, был крик боли, но понять, что это его собственный крик, уже не успел.

Он лежал на неоглядной красной равнине, словно связанный Гулливер. Справа от него была ночь, слева — день. Черными кобрами покачивались вдали смерчи, тускло светило слева багровое солнце. Под завывание ветра катились по красной равнине, катились, катились, подпрыгивая, желтые клубки-вертуны. Равнина была очень гладкая, сухая и жесткая, клубки-вертуны — мягкие, расплывчатые. Утомительно резвы были эти клубки, неудержимы в движении, как ветер. А ветер был душен…

Не размыкая век, Гулливер безучастно следил за игрой вертунов, пока не стало его забирать беспокойство непонимания. Откуда-то из запредельной дали птицами прилетели два голоса — мужской и женский, грифами покружили над головой, сели, и в этот момент клубки прекратили верчение как по команде.

— Быстрее открой футляр стетоскана и нацепи мне экран, — клюнул мужской птицеголос в гулливерово темя. — И не надо паники, он шевелится.

— Уже? Или еще? — клюнул женский в левое глазное яблоко, в правое. Болезненно ущипнул за ноздрю: — А если парализован дыхательный центр?

От грифов несло аммиаком.

— Спокойнее, Марсана. Главное, он шевелится.

— Но не дышит! Матис… Это ужасно, Матис!

— Посмотрим, — раздумчиво пообещал гриф Матис и вспрыгнул на гулливерову грудь. Лапы у грифа Матиса были из полированного металла — гладкие и холодные.

Кир-Кор сделал глубокий вдох, поднял веки и увидел двух незнакомцев в белых каскетках. Загорелый мужчина, Матис, надо полагать, водил по его обнаженной груди чем-то блестящим. Вокруг пылал безумно яркий, солнечный день. Не менее загорелая женщина, надо полагать, Марсана, держала в руке что-то стеклянное, резко пахнущее аммиаком. Зрачки ее серо-зеленых, цвета морской волны, выразительных глаз смотрели в упор и в основном выражали испуг, из-под каскетки торчали в разные стороны зеленые волосы. Глаз мужчины не было видно за квадратами черных стекол экранных очков. Над их головами парусом уходила в серебристо-лазурное с лиловыми пятнами небо ослепительно белая плоскость, украшенная посредине пылающе-алыми ромбами и геральдическим львом. «Я спал?» — напряжением мысли вопросил Кир-Кор незнакомцев. Воздух был пропитан негромким, на уровне комариного звона, пением многомиллионоголосого хора. Звякнуло оброненное женщиной стекло. Хор нес какую-то какофоническую околесицу. Кир-Кор усилием воли подавил в себе его звучание. Разжал губы, хрипло осведомился: