Андрей Дмитрук - Ночь молодого месяца. Рассказы

- Имя, вполне достойное своей носительницы, - поспешно сказал Ромул, чтобы не услышать точной даты рождения Виолы. - К тому же одно из тех, что слывут красивейшими в нашей общине, где каждый стремится наречь дитя в память героя древности либо прославленного образа искусства. Виолой звалась дивная героиня шекспировской «Двенадцатой ночи»…

Просияв, хозяйка хлопнула в ладоши:

- Как чудесно! Меня назвали именно в честь этой Виолы!

И сразу погрустнела. Спросила трепетно, почти заискивающе - переходы ее настроений были мгновенны:

- Почему вы не верите мне? Как мне доказать, что я не замышляю зла против вас?

Ромул только вздохнул.

…Учитель обожал готику. Шоколадный дуб стен. Пестрые клинки витражей. Епископские резные кафедры и кресла со спинкой в рост жирафа, увенчанные зубцами и крестами. Учитель сказал Ромулу, боком сидя в кресле-небоскребе, раскинув пурпурную мантию по подлокотникам:

- Соблаговолите объяснить мне, почему столь огорчена ваша нареченная невеста? Как вы, рыцарь, дерзнули быть жестоким с Розалиндой, кроткой голубицей, беззаветно любящей вас?

- Разве она не открыла вам свою душу, Учитель?

- Нет. - Дрогнули козырьки седых бровей, судорога гнева зазмеилась по длинному сухому лицу. - Она уязвлена, но чувство Розалинды к вам не остыло. Она молчит, хотя надлежало бы…

- Учитель, - впервые в жизни решился Ромул перебить того, кому поверяли самое сокровенное все три тысячи жителей братства. - Учитель, спасите меня, ибо пришли губительные сомнения, и нет мне покоя даже ночами.

- Рассказывайте, рыцарь. - Старик величественно откинулся на спинку кресла, смотрел свысока, надменностью скрывая раздражение.

Горло Ромула сжалось. О чем же рассказывать? О том, как год за годом проходил он по центральной площади столицы, по гигантской мозаике, изображающей Муз и Гениев с Дарами Свободных Искусств? Проходил под сахарным портиком Эрехтейона, а по левую руку рыбой-пилой, вставшей на хвост, целился в желтое неземное небо Кёльнский собор, а по правую руку надувал затканные барельефами паруса башен храм Кандарья-Махадева, а прямо за спиной Микеланджелова Давида лезли в глаза, оттесняя друг друга, и арка Тита, и колонна Траяна, и православные золотые луковицы… Рассказать, как год за годом накапливалось в нем пресыщение всеми этими подлинниками; как начало вызывать тошноту всеобщее безудержное преклонение перед каждым старинным кирпичом или бубенцом от конской сбруи? Как раздражали вечные лаурянские самовосхваления - с высоких трибун и в интимном застолье: мы-де последние, истинные блюстители человеческого естества, стражи нетленных ценностей?… Страшно превращение целой планеты в музей, декорацию, кладбище!

Ромул выдавил из себя лишь одну короткую фразу:

- Учитель, мне необходимо побывать на Земле.

Наставник братства, великий философ и художник, должен был понять молодого пилота. Успокоить мудрым, терпеливым словом, доказать справедливость уклада Лауры. Тогда Ромул еще не ожесточился; стоя перед готическим троном, лихорадочно ждал сострадания, прохладной руки на пылающий лоб. Ждал раскрытия каких-то светлых, человечных тайн, несходных с назойливой повседневной пропагандой.

Но Учитель задышал прерывисто и яростно: побелели, стиснув подлокотники, холеные пальцы, злобно сверкнул на них гранатовый пастырский перстень. Сотни лет не слыхано в братстве, да что там - во всей планетной общине подобного кощунства! Он вдохновенно обличал. Высоким сварливым голосом обрушивал громы на прародину. Самообновление, бессмертие… Наконец, этот Переход! Отказ от тела, выстроенного эволюцией! Путь Земли - не ошибка, а чудовищное преступление. Возгордившийся вид. Последний островок подлинного, исконного человечества - колония на Лауре, а так называемые земляне - только искусственные монстры, без морали, без чувств…

Все те же общие места; стереотипы, жесткие, как ошейник. Внезапно в груди Ромула сгустилась тошнота. Он отвернулся и не попрощавшись пошел к выходу - высоченным костельным дверям с рельефами из священного писания…

…- После всего того, что говорят нам об отступниках-землянах наши Учителя и книги, мне чрезвычайно сложно было бы сразу довериться вам, Виола. Не обессудьте, но даже вы, совершившие Переход, не в силах представить себе…

- Мы представляем, - кивнула Виола. - И очень, очень вам сочувствуем. Нам горько, потому что мы ничем не можем помочь. Пока вы не позовете сами.

- Увы, сочувствие и жалость всесильных оскорбительны для столь гордого существа, как лаурянии, - сказал Ромул, успокаиваясь, поскольку уже отчетливо представлял свое ближайшее будущее и не противился року. - Более оскорбительны, чем поражение в открытом поединке, пусть даже он закончился бы моей гибелью.