Андрей Дмитрук - Ночь молодого месяца. Рассказы

Кхен свернул шею, оглядываясь… Ах, вот оно в чем дело! Ну конечно же, танк! Все очень просто: с тяжелого современного танка сняли башню, ободрали панцирь и… передали обезвреженное чудовище кооперативу!

Того-то и боялся капитан. Потому и слушал, еле сдерживая обморочную тошноту, выкрики растерянного комполка. «День, которому не было подобных в истории»; «Солдаты выполнили свой долг перед человечеством»…

Нет, капитана Дарванга мало беспокоил военный престиж королевства. А также возвышенные соображения, заставившие монарха сначала сказать «и маленькая держава может стать великой», а затем уморить голодом тысячи подданных, приобретая все более дорогие самолеты и танки.

Интересы Кхена никогда не простирались так далеко. В детстве ему хватало собственных оскорбительно-мелочных забот. Нищета была страшна сама по себе. Но вдвойне ранили попытки родителей замаскировать ее, спрятать от людского глаза. Дешевые безделушки, пестрые бумажные веера, прикрывавшие потеки и дыры на стенах. Фальшиво-радушные приемы гостей - и. горестный, с проклятиями, подсчет оставшихся кусков сахара, рисовых печений. Перед зимними дождями Кхен густо намазывал единственные ботинки сажей, замешенной на жиру, - чтобы не так пропускали воду.

К матери, преждевременно увядшей, плаксивой мечтательнице, он относился с презрительной жалостью. Отец был просто отвратителен. Вызывали ненависть его круглая спина и семенящая походка вечного холуя, припомаженные пряди на лысине, заискивающий смешок и внезапные, скрытые от посторонних припадки самоутверждения. Горячечные монологи с постоянным набором тем: «Я - мужчина», «Я - потомок горских вождей» и «Я - хозяин в доме». Привычный финал: вопли, битье тарелок, пощечины матери и Кхену и в итоге рыдании перед домашним алтарем.

Накланявшись, отец с какой-то гадкой кощунственной поспешностью задувал курительную свечу - запасал огарок для следующего покаяния. Лоснящиеся будды и ботисатвы снисходительно смотрели, как он ползает но полу, собирая осколки посуды. До поздней ноли отец склеивал тарелки - тщательно, как археолог. А мать уводила Кхена в сад.

Нелепым и жалким было ее платье - латаное-перелатаное, зато расшитое стеклярусом и мишурой. Нелепым и жалким был ее садик в тылу хибары, убогая пародия на парки классического стиля, с узловатой корягой, зловонной лужей в качестве озера и кучей камня, на котором никак не принимались папоротники. Мать изливала душу, плача и упоенно рассказывая о своих блистательных женихах; о том, как себе чуть не перерезал вены племянник губернатора; о выездах на морские купания, балах в столице… Кхен угрюмо смотрел в затхлую тьму окраины.

Лишь иногда он выходил из оцепенения, навеянного причитаниями матери. Подбирался. Ноздри Кхена раздувались как у хищника, глаза сверлили издевательски роскошное небо. Нарастающие раскаты взбалтывали застоявшуюся жару. Он сжимал кулаки, до боли стискивал зубы. И вот над лабиринтом крыш, трухлявых галерей и кишащих крысами сарайчиков проносилась рокочущая крылатая Тень. Тень, украшенная самоцветами белых и алых огней. Звезды испуганно зажмуривались на ее пути и потом мерцали сильное, словно язычки свечей, мимо которых скользнула ночная птица.

Рядом была одна из баз королевского образцового полка.

Летчики, проходившие по чадным улицам городка, безусловно относились к существам высших воплощений. Благоговейный трепет вызывали их ладные подтянутые фигуры, серебряные жгуты на фуражках, значки, шевроны. Все пилотское, от очков с павлиньим переливом стекол до крепких, на толстой подошве тупоносых башмаков, казалось таким дорогим, добротным, настоящим.

Малолетние обожатели выпрашивали у полубогов сигареты, жвачку, гербовые пуговицы.

Кхен рано понял, почему при встрече с летчиком даже девчонки-подростки вдруг опускают ресницы. Как же, нужны вы ему! К существам высших воплощений не прилипал мусор с разъезженных мостовых, их как бы не достигали гнусные запахи из окон и дворов, смрад от рыбы на жаровнях уличных торговцев. (Хотя бы спичкой попробовать то, что едят в обед на базе!) Они уходили, и мрак опускался на город. И только торжественный гул пролетавших «крепостей» заставлял Кхена мечтать и утирать сладкие злые слезы…

Потом стало еще хуже. У матери обнаружили опухоль. Отец не разрешил тратиться на лечение, только раз привел монаха-заклинателя. Мать умирала долго, неряшливо, никогда, впрочем, не забывая принять в постели позу томного и изысканного бессилия. Кхену пришлось быть сиделкой, обмывать впавшую во младенчеству больную. Отец почти не бывал дома, пристрастился к опиуму. После смерти жены не покидал курильни. Со службы в налоговом ведомстве его прогнали. Он облысел, распух, чуть ли не ослеп. Накопленные крохи, что пожалел он когда-то на врачей и операцию для матери Кхена, перешли к китайцу - хозяину опиумного подвала. Однажды полиция выловила тело отца из реки. Должно быть, наложил на себя руки, не сумев заплатить за очередную трубку зелья.