Борис Никольский: Пароль XX века [Рассказы]

Я оглянулся на тех, кто стоял сейчас рядом со мной, и, показалось мне, не увидел на их лицах ничего, кроме торопливого туристского любопытства. По-прежнему щелкали фотоаппараты…

Я повернулся и пошел прочь, к выходу, назад к Арлингтонскому мосту, протянувшемуся через Потомак. Справа вдали серой громадиной виднелось здание Пентагона. Теперь уже в душе моей не оставалось и следа того настроения, которое я испытал утром. Одиночество уже не радовало, а давило. Возникало гнетущее ощущение собственной затерянности. Уже без воодушевления я думал о том пути, который мне еще предстояло проделать.

Я подошел к одному из передвижных лотков, чтобы купить «хэт дог», или, говоря по-русски, горячую сосиску с булкой. И в этот момент кто-то весело окликнул меня. Я обернулся: автобус с табличкой «soviet writers» был тут как тут! Какой желанной и радостной показалась мне эта встреча! Словно и правда после долгой разлуки, после длительного путешествия вернулся я к родным берегам!

По всем законам жанра тут бы, пожалуй, и следовало поставить точку. Однако жизнь диктует свои сюжеты — события того дня еще не закончились.

Оказывается, нас уже ждали в обществе имени Поля Робсона — в обществе друзей нашей страны. Когда мы приехали туда, зал, спускавшийся амфитеатром к небольшой сцене, был уже заполнен. Здесь собрались и чернокожие граждане Соединенных Штатов Америки, и белые, и выходцы из Латинской Америки; некоторые пришли на встречу с нами целыми семьями, с детьми — молодые и старые, мужчины и женщины. Никогда не забуду той атмосферы глубокого расположения и интереса к нашей стране, чистосердечности и товарищества, которая царила в этом зале! Как чутко и горячо отзывался зал на каждое слово моих товарищей — писателей из Москвы и Ленинграда! Так могут аплодировать лишь те, у кого крепкие рабочие руки и отзывчивые сердца. А с каким затаенным вниманием слушали собравшиеся рассказ ленинградской писательницы Елены Вечтомовой о женщинах блокадного города, как оживленно реагировали на стихи, посвященные Полю Робсону, прочитанные советским поэтом Джемсом Паттерсоном:

Да, отец Джемса Паттерсона был американским негром. В 1932 году он приехал в Советский Союз и навсегда остался в нашей стране, принял советское гражданство. Во время Великой Отечественной войны он погиб. И теперь, на вашингтонской встрече, в зале нашлись то ли дальние родственники, то ли знакомые дальних родственников Паттерсона. Были объятия, радостные возгласы, растроганные улыбки…

Ораторы сменяли друг друга, страстно, взволнованно, темпераментно они говорили о силе дружбы, о ненависти к войне, о стремлении к миру. Звучала английская и русская речь, песни протеста и строки стихов разносились над залом. Гневом наливались голоса тех, кто протестовал против нейтронной бомбы, против военных приготовлений, затеваемых современными варварами, против ядерной стратегии вашингтонских политиков.

Встреча была в самом разгаре, когда вдруг на сцене рядом с очередным оратором появился крошечный чернокожий мальчонка. Видно, ему надоело томиться на коленях у матери, и он, отважно прошествовав по залу, взобрался на сцену, привлеченный сверканием никелированной штанги, на которой крепился микрофон. С радостной доверчивостью он потянулся ручонками к микрофону, и зал ответил ему веселым одобрением, аплодисментами и приветственными, подбадривающими возгласами. Кого напоминал мне этот малыш? Ну конечно же, он был похож на запомнившегося всем нам негритенка из кинофильма «Цирк», которого более сорока лет тому назад так блестяще «сыграл» не кто иной, как маленький Джемс Паттерсон.

Кто-то подхватил мальчонку на руки, обнял, прижал к себе…

И каким символичным, исполненным глубокого смысла показалось мне тогда это нечаянное появление ребенка на сцене, на той самой сцене, откуда произносились гневные антивоенные речи, звучали энергичные призывы к миру! Словно он поднялся сюда как посланец от всех детей Земли, чтобы обратиться к нам, взрослым, обратиться с надеждой и доверчивостью, с верой в разумное всемогущество взрослых.

Так и остался у меня в памяти этот курчавый чернокожий мальчонка, радостно и открыто, с веселым детским лукавством вглядывающийся в лица взрослых…

Теперь, за годы, что прошли с того дня, он, конечно, уже подрос, стал старше, уже разбирается, о чем говорят взрослые, уже понимает страшный смысл слов «война», «ядерный взрыв», «радиация» и, может быть, вместе с родителями уже принимает участие в многолюдных антивоенных демонстрациях возле Белого дома…