Чарльз Шеффилд - Холоднее льда. Темнее дня

С такими вот мыслями, навязчиво засевшими в голове, Нелл получила от «Галилеевой сюиты» не такое сильное впечатление, какое, похоже, получил Джон. Однако Тристан Морган, судя по всему, счел желание Джона познакомиться с композитором самой естественной вещью на свете.

— Мы определенно сделаем попытку, — сказал он. — У меня есть друзья, которые должны пропустить нас за кулисы. Кроме того, я и сам хочу поздравить Вильсу. Только давайте подождем несколько минут, пока все уляжется.

Судя по тону Тристана, он испытывал к Вильсе Шир нечто большее, нежели просто восхищение. Теперь он вел их по коридору справа от концертного зала. Публика расходилась, но никакой спешки не было. Тристан шел против течения, и прошло еще минут десять, прежде чем он кивнул женщине в официальном платье, стоящей у входа в анфиладу комнат за сценой.

— Вильса у себя?

Женщина покачала головой.

— Еще туда не добралась. Она все бродит, пытается адреналин разогнать. — Она взглянула на Джона и Нелл. — Проходите, Тристан, если вы все вместе. Не думаю, что она расстроится.

Нелл снова оказалась в хвосте, когда они пустились по еще одному коридору, где она помедлила, чтобы сделать видеоклип закулисных помещений. Она оказалась далеко позади Джона и Тристана, когда они подошли к Вильсе Шир, прислоняющейся к массивной белой колонне. Нелл услышала представление и маловразумительное замечание Джона о том, как чудесно прозвучала новая сюита, даже на первом исполнении. Но она не могла видеть его лицо или лица Тристана и Вильсы, пока не подошла, чтобы встать рядом.

Нелл пододвинулась поближе к Тристану Моргану. И застыла, не на шутку озадаченная.

Джон Перри прошел вперед и теперь стоял почти вплотную к Вильсе Шир, возвышаясь над ней. Находясь в каком-то полуметре один от другого, они смотрели друг другу в глаза. Вильсе пришлось для этого запрокинуть голову. Оба молчали, но какой-то поток чувств явно перетекал между парочкой — достаточно сильный, чтобы начисто изолировать их от Нелл и Тристана.

Нелл открыла было рот, чтобы заговорить. И, пораженная, закрыла его. Ибо на лицах Джона и Вильсы застыли совершенно идентичные выражения, причем такие, каких Нелл Коттер, искушенная путешественница и закаленный репортер, никогда в своей жизни не видела.

Подобно Джону Перри, Нелл Коттер, Тристану Моргану и четырем сотням других ганимедских любителей симфонической музыки, Свами Савачарья тоже посетил премьеру в системе Юпитера «Галилеевой сюиты». Однако никому не удалось бы заприметить Сову среди публики. Мысль о том, чтобы сидеть в концертном зале, в окружении других людей, до смерти его ужасала.

Нет, разумеется, Савачарья не страдал агорафобией, да и человеческие толпы не так уж его расстраивали. Определенно нет. Он просто предпочитал собственную компанию чьей-либо еще. Как любое разумное существо.

А потому Сова посетил представление своим собственным оригинальным способом: посредством восприятия переданных в Совиную Пещеру звуков и видеосигналов, с кухней под рукой и массой лакомых кусочков еще ближе. Савачарье чрезвычайно понравилась новая композиция Вильсы Шир — он не сомневался, что куда больше, чем тем несчастным в концертном зале, которым приходилось сидеть друг у друга на головах и дышать друг другу в уши. Если же во время лихорадочного галопа «Амальтеи» Сова почувствовал, что там есть что-то, лежащее за пределами его понимания, а рядом не было никого, с кем он смог бы обменяться мнениями? Что ж, это просто предлагало ему очередное уединенное удовольствие, подобно хитрому шифру, который непременно поддастся грядущей атаке.

Савачарья был в превосходном настроении, когда концерт закончился — не ему приходилось давить людей, пробиваясь к узким выходам, — и устроился поудобнее для сеанса напряженной работы.

Один, ибо любой нормальный человек предпочитает работать в одиночестве. Единственный вопрос заключался в том, следовало ли усталое, неприятное слово «работа» прилагать к тому, что, по крайней мере по мнению Совы, должно было стать чистым, неразбавленным удовольствием.

Полетный самописец «Океана» был обнаружен. Затраты на поиск и восстановление получили благословение, в чем Сова и не сомневался, генерального инспектора Гобеля. Единственное условие заключалось в том, что Ярроу Гобеля следовало проинформировать о результатах и позволить ему периодически бродить среди трофеев Великой войны в Совиной Пещере.