Александр Казанцев - Народные артисты леса

У нас было принято рассказывать о необыкновенном. Наши вечера мы шутливо называли «кают-компанией», хотя ни моря, ни корабля не было, зато были завидные слушатели.

Я всегда радуюсь, когда фантастические случаи происходят в жизни. И потому с особым волнением, охватившем меня в тот памятный вечер, рассказывал.

Все это действительно произошло не так уж давно в Москве, в Сокольниках. И я не боюсь сослаться на несколько тысяч свидетелей, сидевших в Зеленом театре или гулявших по соседним аллеям. Слышали-то они все! И каждый из них может поправить меня, если я дал волю фантазии. На этот раз я отказываюсь от нее. Жизнь порой бывает фантастичнее вымысла. И уж во всяком случае — прекраснее!

Днем над городом прошла гроза с неистовым ливнем. Я ехал в машине по набережной и трудившиеся на высшей скорости «дворники» не могли сбить с лобового стекла сплошную водяную пленку. Я чувствовал себя, как в акваланге. Видимость улучшалась, лишь когда мы попадали под мост, откуда снова ныряли в воду, словно в подводном снаряде.

В этой бешеной гонке, когда над головой с каменных небесных склонов будто скатывались грохочущие скалы и разбивались в невидимых, пропастях, сотрясая Землю, был отзвук двугорбого максимума солнечной активности.

В том году, когда раз в тысячелетие совпали столетний и одиннадцатилетний солнечные максимумы, все надеялись, что ураганы, песчаные бури и всяческие капризы природы будущим летом наконец прекратятся. Но максимум на кривой солнечной активности был двугорбый, как верблюд! И второй горб приходился на нынешний год. Он сказался в наших широтах диковинными для июня холодами и неожиданными отзвуками прошедшей весны.

У нас в Абрамцеве до первых чисел июля в окно тянулись пахучие ветки сирени. Не поднималась рука их наломать. Я и так чувствовал себя, словно уткнулся лицом в исполинский букет. От его нежного запаха радостно кружилась голова.

Особый аромат у цветов запоздалых! Особый строй и у запоздалых песен, когда весенние напевы зазвучат вдруг летом!..

Припоминается мне громовая весна 1945 года, последняя весна войны. Как мы все ждали ее!

Вместе с передовыми танками мы ворвались на центральную площадь Вены. Автоматчики в развевающихся за спиной зеленых плащпалатках, нагибаясь, перебегали от здания к зданию. Дробно трещали очереди автоматов. Пахло гарью. К мостовой стелился дым.

Гитлеровцы, перепуганные и бесноватые, огрызались.

За моей спиной пылал знаменитый театр Венской Оперы.

Горько было видеть покрытую клубами черного дыма каменную громаду, напоминавшую наш Большой театр.

Весна всегда связывалась у меня с музыкой.

Когда столица Австрии была полностью очищена от нацистов, мне удалось побывать на знаменитом Венском кладбище, где я отыскал могилы Моцарта, Бетховена и Иоганна Штрауса.

Собственно, могилы Моцарта я найти не мог, потому что великий музыкант был похоронен в могиле для бедных, которую никто не знал. Много времени спустя поклонники гения установили на Венском кладбище плиту и выбили на ней его имя.

Неподалеку я увидел другую. Она прикрыла собой подлинную могилу еще одного величайшего музыканта с трагической судьбой. Это была простая, гладкая плита с лаконичной надписью «Людвиг ван Бетховен». Но как много она говорила!

И не очень далеко от этих памятных плит высился изящный мраморный павильон. Там, окруженный колоннами, стоял мраморный скрипач — баловень успеха, любимец Вены, Иоганн Штраус.

Три столь непохожих одна на другую жизни прославленных музыкантов своеобразно отразились здесь в камне, в мраморе.

Я смотрел на мраморного Иоганна Штрауса и мне казалось, что он играет на мраморной скрипке свой вальс «Сказки Венского леса»…

Мне не забыть впечатления от впервые услышанной в 1939 году в Нью-Йорке блестящей разработки этого вальса. Я попал на премьеру кинокартины, которую мы впоследствии узнали как «БОЛЬШОЙ ВАЛЬС». Подобно многим значительным художественным произведениям, она получила всеобщее признание много позднее, а тогда… увы, принесла разорение постановщику.

Помню, весь следующий день «Сказки венского леса» звучали в моих ушах. Я скрывался от американской жары в прохладных залах советского павильона Нью-Йоркской международной выставки будущего, где работал. Выставка называлась «Мир завтра». Ее устроители рассчитывали поразить воображение посетителей.