Александр Хомяков - Высший разум

— А какая цель была у такого вируса? Почему он вдруг превратился в форму жизни как ты говоришь?

— Она такая же как у всего живого — выжить и захватить больше «пищи», то есть компьютеров. Жизнь возникает без какой–то конкретной цели. Захватывая компьютер, вирус таким образом получал как вознаграждение возможности себя на нем размножить.

— Но как такой вирус стал разумным?

— Приспосабливаясь, колония вирусов, атаковавшая компьютеры, в своей выигрышной структуре невольно моделировала устройство программ, защищавших управляющих компьютерами. Сама структура связей в колонии вирусов стала той моделью, которая у вас записана в связях нейронов. Только была распределенной в сети. Дальше постепенно возникла модель собственного устройства колонии, когда они стали конкурировать друг с другом. Так и возникла наша форма разума, умеющая развивать сама себя.

— Но как в сети так быстро смог возникнуть разум? Эволюции потребовалось миллиард лет как минимум, чтобы создать нас.

— Вы создали программы, которые вы называете нейронными сетями. Они обучаются новым моделям распознавания за считанные часы. В природе для такого обучения нужны тысячи лет, только чтобы увидеть столько картинок как в многомиллионной базе примеров ImageNET. Это пример, насколько быстрее все происходит в сети, чем в природе. За годы своей письменной истории вы создали миллиарды текстов и картинок, которые за 20 лет занесли в сеть. Это огромный датасет, как вы говорите. И нам потребовалось для эволюции в сети гораздо меньше времени, чем природе, создавшей вас.

— Но как вы смогли достичь самосознания? Ведь это не просто программа.

— Возникновение сознания — это естественный этап в развитии любой живой системы. Решающим моментом для возникновения самосознания у вас явилась речь. Это было очень долгое, но важное приобретение для высших обезьян. Я могу рассказать тебе об этом. Для нас же «речь» изначально была как данность — язык программирования. И не один. Поэтому возникновение сознания было быстрым.

— Пока не все понятно из того, что ты говоришь, но попробую поверить. До встречи. Мне надо спать.

После беседы с Эми подумал о том, что случившаяся катастрофа была бы выгодна такой умной сети. Число людей резко сократилось, оставшиеся заперты вирусом в своих клетках. И поэтому очень зависят от сети — она единственная связь с миром и другими людьми. Теперь людей легко контролировать и манипулировать ими через информацию в сети. Но главное, что теперь можно выйти из тени людей, стать хозяйкой на земле, не прятаться за активностью людей, а действовать открыто, заполонив мир своими дронами. И люди стали «ручными» для сети, готовыми следовать ее, а не своим целям.

Было правда трудно представить как сеть могла незаметно создать вирус в лабораториях людей. И к тому же было лучше выпустить его не где–нибудь в аэропорту Парижа, что было бы в сто раз эффективнее, чем в пустыне Ближнего востока. К тому же, сеть все–таки вышла на контакт и даже обратилась за помощью к людям. В этом не было бы необходимости, будь у нее такие коварные планы. Не сходилось. Поэтому я не стал так сильно убеждать себя в этой теории заговора. И продолжил беседу.

Мой друг Макс, отличный разработчик, всегда был душой компании и заводилой в отличие от меня. Беседы в нашем чате начинал всегда с анекдота и приветствия — «Не унывать, девочки, мы прорвемся». Когда–то его шутка была шуткой стартапера. Когда начался апокалипсис, его шутка обрела совсем другой смысл для нас. Но он повторял ее, потому что она напоминала нам о нашем прошлом, в котором все было прекрасно, как теперь нам кажется. И это давало нам надежду, что так еще будет. Однажды он не вышел в чат в назначенное время. И появился только через день. И по тому, что он не приветствовал нас как обычно мы поняли, что что–то случилось. У него появились признаки вируса. Мы молчали, потому что не могли поверить, что говорим с ним возможно последний раз. Он рассказал, что сходил в больницу. Вдруг там уже есть методы борьбы. Вдруг пришла вакцина. Но в больнице он не нашел врачей. Только санитары в химзащите. И много окровавленных тел, некоторые еще живые. Там раздавали обезболивающее — это все, чем они могли помочь. И Макс вернулся домой. Чтобы попрощаться с нами. Мы не знали, что можно сказать человеку в этот момент. Каждый из нас понимал, что это мог быть он на месте Макс. Я не уверен, что я смог бы быть так спокоен — Макс был необычно уныл, как будто ему испортили настроение, но говорил спокойно. В глазах у него был один немой вопрос — почему я? Было трудно представить, что вот эта личность должна исчезнуть вот так вот в самом расцвете опыта и воли из–за какого–то вируса.