Кир Булычев - Поселок. Тринадцать лет пути. Великий дух и беглецы. Белое платье Золушки

— Ты идешь, дух?

Павлышу стало совестно перед парнем, которого вроде бы обязался защищать. И он ответил по возможности тверже:

— Не бойся, иди.

Послушно защебетал лингвист.

Один из воинов задержался у входа, нагнулся, вырвал нижний камень, и глыбы обрушились, отрезав солнечный свет и звуки утренней долины. Остался лишь мрак, отступающий шаг за шагом перед зыбким мерцанием факелов.

Путь по пещере был долог, однообразен и утомителен. Павлыш не включал фонаря. Впереди покачивались оранжевые пятна факельных огней. Клочья дыма, схожие по цвету со стенами, отрезали порой Павлыша от согнутой спины воина, шедшего впереди. И тогда рождалось странное ощущение: будто бы замурован в горе и следующий шаг приведет к стене. Павлыш даже протягивал вперед руку, чтобы пальцы, проникая сквозь податливый дым, изгнали из мозга ложный образ.

Воины находили нужные повороты, отыскивали ответвления пещеры по лишь им заметным и понятным признакам, и Павлыш, который некоторое время старался запомнить путь, вскоре понял, что, если ему придется возвращаться одному, он все равно заблудится.

Запомнился лишь обширный зал. Мокрые стены уходили вверх, в темноту, искрились сталагмиты, и где-то, невидимый, шумел ручей. Павлыш решил сфотографировать зал, дал вспышку, и спутники его пали ниц. Может, решили, что разверзлось небо. Пришлось подождать, пока они придут в себя, подберут упавшие факелы.

— Ничего страшного, — бросил Павлыш. — Можно идти.

— Мы ничем не обидели тебя, дух, — сказал укоризненно главный воин.

— И я вас, — улыбнулся Павлыш. Но улыбки никто не увидел, а эмоций лингвист передавать не умел.

Подземный ход перешел в лестницу. Ступени были выбиты неровно, приходилось нащупывать следующую башмаком и держаться за стену.

Передние остановились. Путь закончился. Впереди была деревянная дверь. Первый воин постучал в нее древком копья.

— Кто пришел? — донесся голос с той стороны.

— Слуги богов, — ответил воин.

— С добром ли пришли?

— С удачей. Боги будут довольны.

Дверь отворилась со скрипом, и в расширяющуюся щель проник желтый свет. Когда Павлыш вошел внутрь, воин, шедший последним, запер дверь на щеколду. А тот, кто впустил их, отступил к стене и спросил:

— Я позову Старшего?

— Да. И скажи ему, что с беглецами пришел незнакомый дух.

— Где? — спросил воин, разыскивая взглядом Павлыша. Помещение было освещено плошками с жиром, стоявшими вдоль стен. Он увидел Павлыша и произнес: — Откуда этот дух?

— Он пришел сам. Мы не приглашали его. Так скажи Старшему.

— Я его позову.

Жало и Речка стояли посреди комнаты, будто отделенные от остальных невидимым барьером.

Павлыш достал камеру, но воин заметил движение, понял его и сказал:

— Не ослепляй нас, дух. Подожди, пока придет Старший.

Человек, вошедший в комнату, остановился на пороге. Неровный свет плошек и дым от погашенных факелов мешали Павлышу разглядеть его как следует. Он либо вождь, либо жрец племени. Голос его был высок и резок. Лингвист перевел слова:

— Беглецов закройте. Мы подумаем, что с ними сделать. Боги скажут.

Старший был мал ростом, зябко кутался в толстую грубую ткань.

Жало обернулся к Павлышу:

— Защити меня, дух.

Павлыш сделал шаг вперед, и воины расступились, чтобы пропустить его.

— Здравствуй, Великий дух, — сказал Старший. — Ты знаешь, что мы не можем отпустить их, боги накажут.

— Жизнь в руках богов, — проговорил один из воинов.

— Жизнь в руках богов, — забормотали, словно заклинание, остальные.

— Ты пойдешь со мной, дух? — спросил Старший.

— Да, — ответил Павлыш. — Я хочу, чтобы им не было причинено вреда.

— Идем. — Старший, не двигаясь с места, ожидал, пока Павлыш приблизится к нему.

Павлыш ожидал увидеть старика, мудреца, хитрого старейшину племени. Старший оказался не стар, стоял, чуть наклонившись вперед, настороженно и крепко. Нижняя челюсть его была скошена, и темное лицо покрыто желтой шерстью. Глаза спрятались под нависшими надбровными дугами, и взгляд упирался в грудь Павлышу.

— Идем, — сказал Старший. Он повернулся и миновал дверь, уверенный, что дух последует за ним. Уши Старшего были прижаты к затылку. Они были странной формы, не такие, как у прочих — длинные, заостренные.

Следующая комната была мала, полутемна, и Старший быстро прошел ее. Он чуть припадал на правую ногу. Сзади доносились голоса, споры.

— Жало боится, — сказал Старший, не оборачиваясь. — Он нарушил закон.