Юрий Никитин - Далекий светлый терем [Авторский сборник]

Как-то прибежал взъерошенный юноша в странной одежде.

- Сизиф! - закричал он еще издали. - Мы победили! Дарий разбит!

- Поздравляю, - ответил я безучастно, не повернув к нему головы. Мои руки и все тело так же безостановочно катили камень.

- Ты не рад? Сизиф, ты даже не спросил, что за сражение это было.

- Друг мой, - ответил я, не прерывая работы и не останавливаясь, меня интересует лишь те сражения, что происходит в моей душе…

- Сражения?

- А у тебя их нет?

- Нет, конечно!

- Тогда ты еще не человек.

- Сизиф!

- А победы признаю только те, что происходят внутри меня.

Однажды меня оглушили звуки музыки. Наискось по склону шли юноши и девушки, шесть человек.

Это шли организмы: красивые, простенькие, прозрачные, и я видел, как работают мышцы, сгибаются и разгибаются суставы, шагают ноги… Они смеялись и разговаривали, обращаясь к желудкам друг друга, так мне показалось, и музыка их тоже - с моей точки зрения - не поднималась выше…

Впервые меня охватил страх. Никогда вакханки и сатиры не падали так низко. Это уже не животные, это доживотные, жрущая и размножающаяся протоплазма, самый низкий плебс. Они взошли на склон горы налегке, без всякой ноши.

Они остановились в нескольких шагах, вытаращились на меня.

- Гляди, - сказал один изумленно, - камень катит в гору… Это в самом деле Сизиф?!.. Ну, тот самый, о котором нам в школе талдычили?

Другой запротестовал:

- Да быть такого не может!

Послышались голоса:

- Что он, дурак?

- Если и дурак, то не до такой же степени?

- Дебил?

- Все умники - дебилы!

Они подходили ближе, окружали. Дикая музыка, что обращалась не к мозгам и не к сердцу, а напрямую к животу, низу живота, оглушала, врезалась в уши, требовала слышать только ее.

- Идея! - вдруг взревел один. - Мы должны освободить Сизифа от его каторги! Дадим ему свободу! Именем… мать его… ну, как там ихнего… ага, Юпитера!

Они с гоготом ухватились за камень, намереваясь столкнуть его вниз. Вакханки уже вытаскивали из сумок вино в прозрачных сосудах. Меня охватил ужас: я наконец-то забрался настолько высоко…

Я уперся плечом в камень, сказал с болью, и голос мой, расколотый страданием, перешел в крик:

- Развлекаетесь… Наслаждаетесь… И не стыдно? Вы ж ничего не умеете. Это высшее счастье - катить в гору камень. Бывают дни, когда я вою от горя, что не выбрал камень побольше! Одна надежда, что гора останется крутой и высокой. Отнять у меня камень? - да он скатится и сам еще не раз, однако я подниму его на вершину!

Меня не слушали. Ухватились за камень с визгом и животными воплями. Я с силой отшвырнул одного, он отлетел в сторону. Но в этот момент камень шатнулась. Я бросился наперерез, напрягся, готовый всем телом, жизнью загородить ему дорогу вниз! Но было уже поздно, камень набрал скорость и помчался вниз по склону к подножию…

Я позвонил три раза, коммуналка есть коммуналка, но открыла мне соседка Володи: разговаривала в коридоре по телефону и потянулась до защелки одного замка, другого, сняла цепочку, а сама все радостно верещала в трубку: молодая, рыхлая, теплая со сна, в коротенькой рубашке с глубоким вырезом, поверх которой небрежно наброшен халат.

Я поздоровался, мы обменялись улыбками: меня соседи любили, ко мне все соседи относятся хорошо, своих же, слава богу, нет. Я пнул дверь Володиной комнаты.

Конечно же, он сидел спиной ко мне в глубине комнаты за пишущей машинкой. Я бы так не смог, мне нужно обязательно как собаке в конуре: лицом к дверям, а вот он мог, он умел, и ничего на свете нет, если перед ним чистый лист бумаги.

Он не оглядывался. Спина прямая, как у фараона на троне, волосы словно грязная пакля, воротник рубашки потемнел и скоро заблестит. Пальцы не на клавишах: руки лежат по обе стороны машинки, кулаки сжаты. Капитан спортивной команды, а не молодой писатель, зато меня соседи сразу признали писателем: я сплошная одухотворенность, одна борода да очки чего стоят, да и весь я почему-то уродился настолько интеллигентом, что перед современными женщинами - а они с каждым годом все рассовременнее - бывает неловко.

Володя последние дни «каторжанил себя», как он часто говорил. Мы познакомились еще пять лет тому, и я вскоре признал его первенство, что в мире начинающих литераторов немыслимо: здесь каждый - гений, остальные же - дураки набитые. Он превосходил меня одержимостью, это я признал с готовностью. Мы всегда охотнее всего признаемся в лени, ибо, по нашему мнению, только она не дает развернуться нашим удивительным способностям. И потому Володя добьется своего раньше меня: я могу только на взлете, а он шаг за шагом, последние метры проползет, цепляясь окровавленными пальцами, - но на вершине окажется впереди всех.