Станислав Пляскин: Оставаться людьми

Значит, загонщики шли за ними. Я вскочил, пальцы глухо стукнули о деревянное цевьё. Мужчина с испугом следил за моими действиями. Я опустился и быстро проверил его карманы, ища патроны. Пусто. Поднявшись, повернулся в ту сторону, откуда появились эти люди. Там что-то происходило, до меня донеслись приглушенные голоса, раздался далёкий неприятный смех.

Мужчина смотрел на меня, чего-то ожидая. Я пожал плечами:

– Не мы такие, это жизнь.

В ответ он плюнул, дёрнулся было, но упал обратно в грязь. Над дорогой разнёсся крик боли. Я ещё раз пожал плечами и, поудобнее перехватив ружьё, поспешил прочь.

Как я выбирался из подземелий – тема отдельная. Очень тяжело было идти тёмными перегонами, на каждой станции обнаруживая очередную толпу обречённых. Оторваться от преследования удалось не сказать чтобы особо легко. Ярость гнала людей, жгучая, ничем не замутнённая ярость. Не на меня, на кого-то гипотетического, того, на ком лежала вина за произошедшее с ними. Они пытались нагнать упущенное, непрожитое. Меня, голоса во мраке, не существовало. Они гнали свой страх.

Они устали. Вот и весь секрет моего чудесного спасения. Или их? Сколько осталось лежать, размолотые колёсами истребительной ярости?

Дальше я шёл с оглядкой, чтобы не влететь во что-то подобное ещё раз.

Когда я почти выбрался, на одной из станций уже начали приходить в себя. Самые активные распоряжались, то там, то здесь мелькали огни зажигалок. Я постарался проскочить как можно быстрее. На самом входе в тоннель я обернулся, когда на стену рядом упал бледный отсвет. Над толпой гордо пылал страшно чадящий факел, скрученный из синтетики. На него слепо щурились, но глаз не отводили. В застывшей восхищённой тишине с характерным звуком сорвалась первая горящая капля. Кто-то вскрикнул, но его моментально поглотил разноголосый счастливый смех. Что ж, с чего-то нужно начинать. Чем чёрт не шутит, возможно, книга не совсем неправа.

С того последнего дня прошло почти два месяца. Умирающая Москва, горящая, бьющаяся в конвульсиях – последнее фото уходящего в последний путь родителя. Изодранная в клочья из-за того, что у кого-то в высоких кабинетах оказался короче член. Она отпечаталась в памяти такой: безнадёжной, разбегающейся чудом уцелевшими окраинами, под непрекращающуюся истерику дозиметра.

Я никому не помог. Как тогда, в переходе, оглушённый электромагнитным импульсом – просто не видел в этом смысла. Если появится кто-то и обвинит в чёрствости – помочь я не смог бы при любом раскладе. А бегая между обречёнными, легко можно потерять и свою жизнь.

Никто не выбрался дальше пригородов. Ни один. Я шёл среди хаоса и смерти, а холодный ужас и счётчик Гейгера в два голоса уговаривали меня уносить отсюда ноги.

И я побежал. Быстро, на пределе. И далеко. Пока не вышел из зоны поражения – и дальше, пока не перестали мелькать по сторонам полубезумные города и престарелые посёлки. Пока не обнаружил себя в таком диком лесу, что он оказался чуть более чем полностью непроходимым. Но и тогда я шёл, проламывая дорогу и распугивая мелкое зверьё. И сейчас иду, мало разбирая дорогу, наверное, даже бездумно, но всё же стараюсь не выползать на асфальт.

Нужно скорее убираться отсюда. С минуты на минуту должны подойти те, кто гнался за людьми. Не имею никакого желания вмешиваться. Выживет сильнейший. Или осторожнейший. Куда ни посмотри, всё про меня. Им просто не повезло, а я проживу ещё очень долго, если буду избегать бессмысленных рисков. Эти люди тоже обречены.

Высокий пронзительный визг хлестнул в спину, едва не сбив с ног. Втянув голову в плечи, я продолжил идти. Место, где остался лежать раненый, скрылось за поворотом. Меня это не касается. Это отбор. Так нужно… Сзади донёсся грубый мужской хохот, женщина вскрикнула снова, но крик резко оборвался. Я остановился, сжимая в руке обрез. Чёрт. Иди. Так надо. А кому? Что я выиграю, если сейчас просто уйду? Жизнь? У меня знатная фора перед всеми этими существами в хрупких мясных телах. Но меня негде чинить. Я не регенерирую. Любая поломка потенциально смертельна, потому что нет возможности её исправить. Я – самое ценное, что осталось в этом мире. Так почему я стою здесь? Почему не ухожу?

В Последний День я вышел из института. Знаете такое двойственное ощущение, когда долго не был дома, а потом ходишь по комнатам, одновременно знакомым и чужим? Всё то же, вот только квартира собрана из сверхпрочных материалов, хотя совсем недавно была из костей и дряблого мяса. Двоякое чувство.