Анастасия Баталова: До встречи в смертинете

Солнце упало в океан — в гигантскую копилку скупца. Ещё один день, чтобы им насладиться. Ещё один день, чтобы его запомнить. Сколько их будет в жизни Роберта, таких дней? В последний раз окинув взором вид со смотровой площадки, юноша зашел в лифт. Через мгновение стальная кабина с ним и ещё с несколькими пассажирами, сомкнув челюсти дверей, нырнула в шахту.

— Где ты был? Небось опять шатался в Новом Свете?

Роберт ничего не отвечал, он не мог лгать матери, но и правды говорить не хотел. Многие подростки избирают тактику деликатного умалчивания при общении с родителями.

Мама на разговорах не настаивала. Она налила Роберту положенную миску густого супа, поставила на стол тарелку с ноздреватым пахучим хлебом, сыр, нарезанный кубиками, кувшин с синтетическим молоком и удалилась. Роберт услышал её голос в глубине квартиры: она громко отчитывала за что-то Галочку, его пятилетнюю сестру. Голода он не чувствовал. Для маминого спокойствия проглотил три ложки супа, разжевал упругий пластилиновый сырный кубик, налил себе полстакана белой жидкости из кувшина. Роберт терпеть не мог синтетическое молоко — настоящего, от животных, ему не случалось пить часто — оно стоило дорого. Мать покупала его только когда болела Галочка — подкрепить её здоровье.

Сыр тоже был искусственный — он жевался трудно и почти не имел вкуса — как школьный ластик — Роберт в начальных классах грыз их от скуки.

После обеда он отправился в свою комнату — каморку три на два — в которой, благодаря экономичной организации пространства, не только помещалось всё необходимое ученику средней школы, но и хватало места для небольшого «художественного беспорядка».

Роберт любил рисовать. Его работы казались и друзьям, и педагогам странными: на них не значилось ни неба, ни земли, ни краев, ни дна — будто то были видения из других измерений — мягкие, расплывчатые очертания; предметы, плавно переходящие один в другой; пастельные тона, в дымке которых чуткий созерцатель мог различить нечто, находящееся дальше, глубже в картине. Когда Роберта спрашивали, что именно он изображает, он пожимал плечами. Преподаватель живописи и графики в студии называл его талантливым. Кирилл, который ходил вместе с ним дважды в неделю после уроков в студию и считался его товарищем, смертельно ему завидовал. Кирилл мечтал стать художником, он был готов ради этого хоть землю есть, а Роберту было наплевать на творческое будущее. Но рисовал при этом Роберт легче и лучше, чем Кирилл.

— Скажи, где ты их берешь, свои сюжеты? Откуда всё это у тебя в голове?

Роберт не знал. Он и рад был бы помочь товарищу — да только как? Сознание не жесткий диск, его содержимым не поделишься…

Роберт достал чистый лист. Покатились по столу гладкие цветные бревнышки пастели. Остановив один из мелков у края, юноша принялся за дело.

Золотой город-фантасмогория воронкой втягивал взор наблюдателя в центр композиции, где в нежном персиковом тумане розовыми и бледно-красными вихрями проступали черты развернутого в три четверти загадочного женского лица.

Роберт попытался вложить в рисунок все переживания прошедшего дня. Город, с его небоскребами, виадуками, мед заката, стекающий в океан, горы, которых он никогда не видел, удвоенный латте, девушку, которая давно умерла, но при этом показалась ему гораздо более настоящей, чем многие живые люди вокруг.

В студии ребята обступили расстеленный на столе лист формата А2. Роберту приходилось складывать рисунки вчетверо, чтобы они помещались в рюкзак. Кирилл завистливо-нежными движениями разглаживал заломы на плотной бумаге.

— Что ты нарисовал? Если на прошлых твоих работах хоть как-то прослеживалась логика, то здесь царит полный хаос. И цветы, и заходящее солнце, и краски — точно на лист просто пролили стакан персикового сока, — сказала Маргарита.

— Смешанного с томатным, — добавила Марина.

— Фу, гадость!

Девочки засмеялись. Маргарита — очень симпатичная девчонка: у неё ресницы густые и мягкие, точно беличьи кисточки для акварели. Роберту нравились эти ресницы. И цвет лица, тёплый белый, как согретое молоко. Он иногда смотрел на Маргариту, пока она не смотрела на него. Она собирала длинные прямые волосы в пучок, его кончик доставал ей до талии; когда Маргарита вертела головой, отдельные волосинки электризовались и наклеивались на её синтетическую блузку. Почему-то Роберту нравилось и это тоже.

Маргарита ходила в художественную студию не потому, что любила рисовать. И не потому, что имела способности. Родители хотели, чтобы дочь была занята после уроков и «не болталась по улицам». Маргарита привыкла к студии, даже делала определенные успехи. Работала она аккуратно, старательно, терпеливо прорисовывала мелкие элементы. Руководитель студии хвалил ее, но никогда не говорил, что она талантлива; видимо, похвалы заслуживало исключительно её трудолюбие. Однако, как-то раз работу Маргариты поставили в пример другим, и некоторое время вышеозначенная работа висела на стене в мастерской. Маргарита изобразила кирпичную стену, увитую плющом. Каждый кирпичик, равно как и каждый листик плюща, был добросовестно отрисован и идеально раскрашен. На листиках видны были карандашные прожилки.