Валентин Франчич - Безумный лама

Но Вернер знал бокс. Он знал также, что если ему удастся вскочить на ноги и отбежать немного, победа будет на его стороне.

В один из моментов борьбы он почувствовал, что руки бакунду, сжимавшие его стан, на мгновение ослабели.

Резким движением корпуса вывернувшись из-под него, Вернер вскочил на ноги и отбежал.

Но в следующее же мгновение он снова ринулся на поднявшегося бакунду и нанес ему страшный удар в нижнюю часть живота.

И тот с глухим стоном, широко взметнув руками, повалился замертво на землю.

Между тем, спутники его справились с остальными, отделавшись незначительными ранами, и, отвязав лошадей, торопливо садились на них.

Вернер собирался уже, в свою очередь, вскочить на коня, когда вспомнил о Нгури.

— Нгури! — тихо позвал он.

Из мрака выделилась маленькая стройная фигурка.

— Подойди ближе, — приказал Вернер.

И когда Нгури подошел, он наклонился, поднял его, как перышко, с земли и, посадив перед собой в седло, пустил скакуна вскачь.

Тому, кто, прочтя мой рассказ, иронически усмехнется и скажет: чепуха, — посвящаю это маленькое предисловие. Милый, симпатичный скептик, в природе есть много дверей, и двери эти заперты великим ключарем — Богом. Подобно взломщику, ночью, осторожно ступая, крадется философ к запертым дверям: в руке связка отмычек… Откроет ли он эти двери мыслями-отмычками? И если откроет, найдет ли он то, к чему стремился — истину? Автор извиняется перед вами, милый скептик, за то что он взломает «запертую дверь» не с такой чистотой, как профессиональный взломщик-философ. Может быть, он украсит голый остов научной мысли пестрыми лентами метафор, как это делают с цирковыми пони когда ведут их на прогулку…

Простите ему, читатель.

Как все молодые художники, Астров перебивался с хлеба на квас и вечно нуждался в деньгах. В то время, когда случилось с ним то, о чем речь ниже, он бегал по различным редакциям, предлагал иллюстрации, выклянчивал, где мог, авансы, — неутомимый, упорный, вездесущий. Несмотря на то, что он был, бесспорно, талантлив, многие из его более бездарных коллег и некоторые безусые «начинающие» презрительно говорили о нем: «Астров? — Талантливая бездарность». И Астров, надо отдать справедливость, не представлял исключения. Так же, как и другие, он пренебрежительно отзывался о рисунке какого-нибудь художника, находя тот или иной технический недостаток.

Словом, все складывалось таким образом что из Астрова рано или поздно должен был получиться превосходный техник-иллюстратор и бедный творческим гением художник. Атмосфера сплетни, профессиональной зависти, заботы о деньгах и ночи в ресторанах, воздух которых отравлен дымом сигар и винными испарениями, — неизбежно должны были разрушить его.

В конце апреля Астров шел по Невскому, направляясь в одну редакцию, где должен быль сдать рисунки. В поношенном демисезонном пальто, с черной фетровой шляпой на голове, высокий, красивый, он, несмотря на бедность наряда, обращал на себя внимание шикарных деми-монденок, лощеных англизированных денди и прочих завсегдатаев Невского, которых можете встретить в любое время дня и ночи.

Но Астров ничего не замечал, поглощенный своими мыслями, и слегка удивился, когда внезапно увидел перед собой желтую вывеску журнала. Был вечер, и в кабинете редактора горело электричество, свет которого, смягченный зеленым абажуром, окрашивал все в теплые зеленые тона.

Редактор сидел за письменным столом, положив ногу на ногу, курил сигару и медленно, словно опасаясь сказать что-нибудь лишнее, говорил о чем-то с полным, высоким темнолицым господином, сидевшим по ту сторону письменного стола и внимательно слушавшим его.

— Принесли рисунки, Астров? — спросил редактор, обрывая беседу с темнолицым господином, который с любопытством взглянул на вошедшего художника.

Астров показал.

— Настроение схватили… очень мило… — говорил редактор, рассматривая лежавшие перед ним иллюстрации.

Потом, обратившись к своему собеседнику, сказал:

— Это наш иллюстратор, г. Астров, познакомьтесь.

У темнолицего господина была странная фамилия — Натэр. Астрову показалось, что он уже где-то встречал это имя, но где, не мог вспомнить.

Лицо у Натэра было тщательно выбритое, подбородок энергичный, нос крючковатый, опускавшийся на верхнюю губу, глаза черные, проницательные… От всей его внешности веяло грубым, резким и в то же время приятным. Настоящий шкипер, — определил его Астров. Когда он стал прощаться прощаться, Натэр поднялся также и, пожимая редактору руку, сказал: