Константин Образцов - Единая теория всего. Том 2. Парадокс Ферми

Они помолчали. В окно настойчиво бились тяжелые капли дождя. Монотонно гудели лампы под потолком.

– У меня сегодня министр спрашивал, уверен ли я в том, что смогу одолеть последний блок расчетов, – сказал Савва. – Я ответил, что да. Как думаешь, может, передумать, пока не поздно?

Гуревич удивленно воззрился на друга:

– Да ты что, старичок?! Почему?

– Чтобы не провоцировать одного из усталых мужчин с пистолетом.

– Да брось ты! – Гуревич замахал руками. – Это же я так, ради яркого образа! Ушам не верю! Неужели ты вот так можешь все бросить, когда мы в шаге от успеха? Сдаться и уступить?

Савва молчал; это молчание Гуревичу было хорошо знакомо, и оно беспокоило куда больше, чем гипотетические ядерные бомбардировки, потому что грозило крахом для совершенно понятных, близких и очень реальных для него лично вещам.

– Лично я уверен, что дело ограничится простой демонстрацией превосходства, – убеждал он. – Испытают УБВ в деле, оглушат пару каких-нибудь крейсеров, может, береговую локационную линию вырубят, а потом, как водится, используют преимущество в политических целях: америкосы откуда-нибудь уйдут, где-то уберут ракеты, мы установим социализм в каких-то отдельно взятых малоизвестных странах. Ну, ФРГ присоединим к ГДР как максимум. И все. Это вопрос первенства и паритетов, пойми.

Савва продолжал отмалчиваться. Вместе с пасмурным днем меркли блестящие жизненные перспективы. Гуревич лихорадочно перебирал в уме аргументы.

– И вот еще что, – сказал он серьезно. – Ты, дружище, конечно, гений, тут спора нет. Но как считаешь, ты один такой в мире?

Ильинский поразмыслил немного и ответил:

– Нет, не один.

– Вот! А откуда нам знать, что сейчас где-нибудь в Массачусетсе кто-то столь же головастый не работает над такой же идеей, а? Может, они уже завтра к испытаниям приступают, возможно такое, теоретически?

– Теоретически возможно.

– О чем я и говорю! И уж поверь, если у этих ребят в руках окажется аналог нашей УБВ, они колебаться не будут ни секунды. Они один раз два мирных города ядерными бомбами сожгли, сотни тысяч ни в чем не повинных гражданских, между прочим, только для того, чтобы продемонстрировать свое превосходство. Это наши еще могут раздумывать и решать, а у этих ястребов все просто, им что сипаев к пушкам привязывать, что индейцев оспой травить, что Дрезден сровнять с землей, что японцев бомбить – все едино. Об этом подумай!

– Подумаю. Мат через пять ходов.

– Ах ты, леший!

На этот раз Гуревич продержался все семь, пока его белый король не сдался черному коню в углу поля, зажатый собственными пешками и беспомощно застывшим слоном. Они еще посидели немного, поболтали о разном, потом помолчали – каждый о чем-то своем.

На другом конце мира, за океаном, была глубокая ночь. По бесконечным, прямым, как стрела, широким шоссе среди кукурузных полей и пустынь, где ветер гоняет колючие шары перекати-поле, скользят огоньки фар – это тяжелые мощные грузовики пробираются сквозь темные мили. За рулем сидят крепкие парни с красными шеями и в бейсболках, слушают радио, думают о том, как заработать сынишке на колледж или выплатить закладную за дом; иногда их обгоняют мотоциклисты в кожаных куртках, банданах, с дикими бородами, на мощных «Харлеях» – они промчатся мимо, чтобы собраться у придорожного бара с красной неоновой вывеской, где их ждут друзья, бильярд, пиво «BUD» и музыкальный автомат с музыкой кантри и рок-н-роллом. Девушка с длинными золотистыми волосами, в которые вплетены бусины и колокольчик, поет песню, сидя на высоком стуле на маленькой дощатой сцене, и в музыке растворено пространство бескрайних просторов, печаль и радости простой и суровой жизни. Грузовики минуют спящие трейлерные городки – кое-как сколоченные ступени, собачьи будки, сеточные ограждения, потрепанные флаги Конфедерации; проедут через сонный уют одноэтажных поселков, где самые высокие здания – муниципалитет и больница, обогнут сияющие россыпи огней никогда не засыпающих мегаполисов и растворятся в ночи, где-то за фантастическими ландшафтами Большого Каньона, похожего на инопланетный пейзаж. Наступит утро, откроются двери домов, мужчины поцелуют жен и детей, поедут и пойдут на работу, в мотелях отправятся на боковую усталые водители грузовиков, байкеры после вечеринки не бросят перебравших друзей и кое-как доволокут их до тесных квартир, закроются бары, откроются утренние кафе, где подают на завтрак кофе и блинчики с кленовым сиропом, и все будет, как всегда, хорошо и спокойно, и было бы просто прекрасно, если бы не мрачная, холодная, угрюмая держава за океаном. Там люди круглый год ходят в меховых шапках, говорят на грубом рычащем наречии, там тюрем больше, чем жилых домов, да и те обнесены колючей проволокой, в каждом дворе – по установке с ядерными ракетами, там водка, тягучие тоскливые песни, сугробы, шашки, казаки, безграмотность, злоба, Политбюро, генералы в каракулевых папахах и желание уничтожить все светлое и свободное, что есть в мире.