Юрий Тупицын - На восходе солнца [Авторский сборник]

Прямо на полу валялся нейтридный шлем. Алексей никогда бы не бросил шлем на пол. Теперь Лобов знал наверняка — на корабле что-то случилось. Он намертво запер за собой дверь, разрядил найденный в шлюзе скорчер, швырнул его на стеллаж, а свое оружие взял в руку. Сердце колотилось как молот, но голова была ясной, тело слушалось безупречно. Сейчас должен был окончательно решиться вопрос — быть или не быть патрульному кораблю «Торнадо». Двигаясь неслышно, как тень, Лобов беспрепятственно прошел коридорчик, кают-компанию и осторожно заглянул в ходовую рубку. Здесь царили покой и порядок. Навалившись грудью на пульт гравитостанции, сидел Кронин. Он был в нейтридном скафандре, но без шлема. Его рука висела как плеть, касаясь пальцами пола.

Кронин был жив. Лобов обнаружил это, как только начал освобождать его от скафандра. А почему он был без сознания, выяснилось чуть позже, когда Лобов снял с него верхнюю одежду: весь правый бок инженера был одним огромным синяком. Придись гравитоудар сантиметрами левее, и вместо живого человека Лобов нашел бы мешанину мышц и раздробленных костей. Гравитоудар чудовищно болезнен и всегда вызывает мгновенную потерю сознания и последующий глубокий шок. Но если сознание каким-то чудом сохраняется, малейшее движение причиняет потерпевшему невыносимую боль. Лобов мысленно проделал вместе с Алексеем длиннейший, мучительный путь от подножия трапа до гравитостанции, вспомнил брошенный скорчер и шлем — следы тяжких, почти бессознательных усилий — и дрогнул, переполняясь состраданием и гневом. В эту минуту он готов был поднять могучий корабль в воздух и карающим мечом пройти по этой проклятой планете, оставляя за собой груды кипящей вздыбленной земли. А потом наступила разрядка. Лобов тяжело опустился в свободное кресло и несколько секунд сидел, расслабленно уронив на руки голову. Бедный хрупкий хомо сапиенс! Откуда только он берет непонятные, почти сверхъестественные силы? Что ведет его через бездны космоса, через боль, страдания и саму смерть от звезды к звезде и от планеты к планете? Кто наградит его, и нужно ли все это?

Алексей нуждался в помощи, и Лобов поднялся на ноги, коря себя за проявленную слабость духа и радуясь, что об этой слабости никто никогда не узнает.

Те времена, когда шок считался смертельно опасным для человека, уже давно ушли в область предания. Через несколько минут после инъекции дестрессида Кронин открыл глаза и недоуменно посмотрел на Лобова. Потом глаза его потеплели, он попытался привстать, охнул и сморщился от боли.

— Лежи, — тихо сказал Лобов, — ты свое дело сделал, Алексей.

Глаза Кронина улыбнулись.

— Так я успел, Иван? — Он осторожно шевельнулся, прикрыл глаза и прошептал: — Я думал — не успею.

Когда боль несколько утихла и Кронин снова открыл глаза, Лобов наклонился к нему и стал неторопливо рассказывать о своих приключениях. Инженер слушал внимательно, но иногда совсем некстати улыбался. Вдруг он перебил Лобова:

— А Клим?

И, услышав, что о штурмане ничего не известно, нахмурился. Лобов рассказал про нападение Штанге. Кронин едва приметно качнул головой:

— Так это он меня?!

Инженер вспомнил, что произошло с ним меньше получаса назад.

Из глубины пустыни вынырнул и принялся кружить над «Торнадо» униход. На запросы не отвечал. Что случилось? Отказала связь? По каким причинам Клим не может говорить? Или униход попал в чужие руки?

— Я ведь вызывал тебя, — с укором сказал Кронин Лобову.

— Наверное, я был в ходовой рубке «Ладоги». Ведь рубка экранирована от гравитации.

— Наверное, — вздохнул инженер.

Алексею пришлось решать самому. Он мучительно колебался, но в конце концов вышел из корабля. Он не мог не сообщить Климу, что на корабле есть люди.

Кронин понимал, что рискует многим и был настороже. Когда в самый последний момент заметил, как на униходе открылся люк гравитопушки, прыгнул в сторону. Это спасло ему жизнь, но ледяной ожог нестерпимой болью смял и скрутил его тело.

Очнувшись, он увидел песок и нижнюю ступеньку корабельного трапа. Удивился тому, что еще жив, и понял, что должен, обязан предупредить командира о вновь родившейся иезуитской опасности.

— Я ничего не помню, — пожаловался Кронин, поднимая на Лобова беспомощный взгляд. — Полз, карабкался, и все.

— Ты молодец, — сказал Лобов.

Глаза инженера улыбнулись. Он полежал, отдыхая и осваиваясь со своим новым состоянием, и спросил:

— А Штанге?