Артур Дойль - Капитан «Полярной звезды». Повести, рассказы

— Ну что, доктор, — сказал он, — скажете, бабья болтовня? Услыхали теперь, как оно вопит? Или, может, это суеверие? Что вы думаете по сему поводу теперь?

Мне пришлось извиниться перед добрым малым и заверить его, что теперь я озадачен ничуть не меньше, чем он. Возможно, завтра я увижу всё в ином свете, но сейчас я просто не решаюсь доверить бумаге то, что приходит мне на ум. Боюсь, что, прочтя эти строки некоторое время спустя, когда всё уже будет позади, я стану презирать себя за то, что проявил такую слабость.

18 сентября. — Провёл беспокойную, тревожную ночь; до сих пор меня преследует тот странный звук. Капитан, похоже, тоже не много спал в эту ночь: лицо его выглядит измученным, глаза — воспалёнными. Я не стал говорить ему о том, что приключилось со мной накануне вечером, и не собираюсь делать этого в будущем. Он и так встревожен и возбуждён — то встаёт, то садится — и совершенно не может держать себя в руках.

Как я и ожидал, утром мы обнаружили во льду основательную трещину; нам удалось освободить ото льда якорь и продвинуться на двенадцать миль на вест-зюйд-вест. Но потом снова пришлось остановиться — перед плавучей льдиной, такой же огромной, как те, что остались позади. Она полностью блокировала путь, и теперь нам ничего не остаётся, как вновь бросить якорь и ждать, пока она не расколется, что, очевидно, произойдёт в течение суток, если, конечно, ветер не переменится. Мы обнаружили неподалёку нескольких тюленей, которые резвились в воде, и подстрелили одного — огромного секача более одиннадцати футов в длину. Это свирепые, злобные существа; говорят даже, что они сильнее медведя. К счастью, они медлительны и неуклюжи, поэтому охота на них даже с близкого расстояния большой опасности не представляет.

По всей видимости, капитан считает, что главные трудности ещё впереди, хотя для меня остаётся загадкой, почему он сохраняет такой мрачный взгляд на вещи, — ведь все остальные на корабле считают, что мы чудом спаслись, и уверены, что теперь-то мы точно доберёмся до открытого моря.

— Мне кажется, вы считаете, что всё уже позади, не так ли, доктор? — спросил меня капитан после обеда, когда мы остались вдвоём.

— Надеюсь, что так, — ответил я.

— Сказать это с полной уверенностью нельзя, но возможно, вы и правы. Все мы скоро окажемся в объятиях любимых, так ведь, сэр? Но никогда ничего нельзя утверждать с полной уверенностью — ничего и никогда. — Он в задумчивости помолчал, а затем сказал: — Это очень опасное место, даже при самом лучшем раскладе, — ненадёжное, коварное место. Я знавал людей, которые, оказавшись в этих местах, неожиданно лишались всякой надежды на спасение. Иногда достаточно поскользнуться — просто поскользнуться, — и ты уже летишь вниз, в расселину, и только по пузырькам на зелёной воде можно обнаружить то место, где ты пошёл ко дну. Странное дело, — продолжил он с нервным смешком, — но за все годы, что я плавал в этих краях, я ни разу не позаботился о том, чтобы составить завещание. Не скажу, что мне есть что завещать, но когда человек постоянно подвергает свою жизнь опасности, все его дела должны быть улажены, как вы считаете, а?

— Безусловно, — ответил я, изо всех сил стараясь понять, к чему он клонит.

— Чувствуешь себя спокойнее, когда знаешь, что всё улажено, — продолжил он. — И если со мной что-нибудь случится, я надеюсь, вы приведёте в порядок мои дела. У меня в каюте мало что есть, но всё же я хотел бы, чтобы всё было продано, а деньги поделены среди команды так же, как мы делим выручку за китовый жир. А хронометр оставьте себе — пусть служит вам хоть каким-то напоминанием о нашем плавании. Конечно, это чистая предосторожность, но всё же я решил на всякий случай обсудить всё с вами. Мне кажется, на вас можно положиться.

— Можете не сомневаться, — ответил я, — и коли вы предпринимаете такой шаг, то мне, со своей стороны, хотелось бы…

— Вам?! Вы-то здесь при чём? — перебил он. — С вами, слава богу, всё в порядке. И стрястись с вами ничего не может. Вообще-то, я не хотел вас обидеть, просто терпеть не могу, когда молодой парень, едва вступающий в жизнь, рассуждает о смерти. Поднимитесь-ка, сэр, на палубу да поглубже вдохните свежего ветра, вместо того чтоб сидеть в каюте да нести вздор, побуждая к этому и меня.

Чем больше я думаю об этом разговоре, тем меньше он мне нравится. Зачем ему понадобилось улаживать свои дела именно в ту пору, когда мы, казалось бы, окончательно ушли от опасности? Должно быть, в его безумии есть своя логика. Неужели он замышляет самоубийство? Я припоминаю, как однажды он с благоговением говорил об этом, в сущности, отвратительном грехе самоуничтожения. Постараюсь не выпускать его из виду, и поскольку я не могу нарушать неприкосновенность его каюты, то хотя бы задержусь на палубе до тех пор, пока он не уйдёт.