Сергей Абрамов - Мой престол - Небо [дилогия] [компиляция]

Петр давно отказался от выполнения каких-либо побочных заданий Службы Времени, и Совет согласился с ним, сосредоточив его только на проекте «Мессия». И все равно — постоянная необходимость общаться с Биг-Брэйном, со специалистами Службы Соответствия, с Клэр Роджерс, отличной, хотя и малость суховатой, необходимой позарез собеседницей, с книгами, которые она не уставала подбрасывать Петру, с Техниками, которые капризничали и не желали неделями торчать в первом веке, и, поскольку с их нежеланием никто в Службе не считался, капризы изливались на Петра, а он уж точно — не железный, ему вон на холодном камне сидеть вредно…

А Иоанн оказался очень сильным объектом. Посильнее Основного. Во всяком случае, пока…

Когда спускались в долину Иордана, начало светать.

Петр не устал поражаться неожиданным и резким контрастам природы края. Из горной уныло-каменной январской зимы — в нежаркую, конечно, но уже по-весеннему теплую долинную зиму, в по-весеннему яркую зиму — с широкими листьями пальм, с еще не распустившимися, но уже зелеными розовыми кустами, со странными на вид, давно вымершими во времена Петра бальзамовыми деревьями, с колючим кустарником, — конечно, как без него, — однако даже он ухитрялся не испортить контраст.

У плоского широкого каменистого брода через реку их ждали. Естественно, не их, кому был нужен Петр, ждали Предтечу, ждали человека, которого всерьез считали Машиахом, Мессией — вопреки тому, что он еще только возвещал о явлении настоящего Мессии. Но людям свойственно верить глазам, а не ушам.

Их еще не заметили, еще надо было спуститься в долину, но Иоанн, по-прежнему молча идущий впереди, заметно прибавил шаг.

О чем он думает?.. Петр мучительно желал услышать ученика, давно желал, но не получалось, не мог пробить блок. Ученик оказался под стать Учителю. Правда, плюс упрямство… Петр иногда размышлял, что, родись Иоанн на пару тысяч лет позже, он легко мог бы стать шестнадцатым Мастером Службы Времени.

Как-то он сказал о том Майклу Дэнису, Главному инспектору Службы.

— Давайте перебросим его к нам, — засмеялся Дэнис.

— Невозможно, — ответил Петр, удивляясь легкости предложения Инспектора. Он нужен там.

— Когда-то он станет ненужным…

— Извините, Главный, — сказал Петр, — разве вы не знаете о его конце?

— А что там было? — Дэнис не утруждал себя знанием исторических подробностей многочисленных проектов Службы.

— Ему отсекли голову. До сих пор существует в христианстве печальный праздник — День усекновения главы Иоанна Предтечи…

— Вот как? — Дэнис нимало не удивился. Он вообще не любил удивляться. Удивление, считал, — помеха действию, тормоз, нет на него времени. — Жаль, жаль… Тогда вас пока по-прежнему останется пятнадцать, увы.

И все. И весь разговор. А Петру идти шаг в шаг за самым лучшим из когда-либо бывших у него учеников, мучиться полным неведением того, что варится в его голове, какие планы вынашиваются, какие решения зреют, и жалеть, что все остальные были там — в двадцать втором веке, а этот, лучший, — навсегда останется в первом.

Иногда Петру казалось, что Иоанн догадывается о своей судьбе. Он гнал от себя эту мысль: она больно напоминала о холодной бесчувственности его, Петра, уникальной профессии… Извечная человеческая самозащита: этого не может быть, потому что…

Потому что — и точка.

Кстати, о какой рукописи проговорился Иоанн? Он что, начал что-то писать? Бог мой, как интересно! Надо бы спросить, так ведь не захочет — не скажет. А непросчитанное действие ведомого в проекте может — и бывало так! — повлиять на конечный результат. И тут Петр — со всеми его хвалеными талантами — не успеет, не вмешается, не исправит, что там еще с «не» начинается…

Их увидели.

Толпа — человек сто, сто с лишним на первый взгляд — оживилась, издалека слышно — зашумела. Сидевшие, лежавшие поднялись, подались навстречу, замахали руками.

Петр разобрал слова, вернее, слово, скандируемое: мессия, мессия… Иоанн приветственно поднял руки, как марафонец, победно промчавшийся по дистанции, так и шел к людям — с поднятыми руками. Даже не шел — бежал почти. И Петр за ним, как никому не известный и абсолютно ненужный попутчик. Забавно: он легко поймал ровную глухую ревность, текущую из толпы. Ревность имела горький вкус йода, не морской воды, на нем настоянной, а чистый, медицинский, малоприятный вкус. Чувство было понятным: почему кто-то лучше остальных, почему избран? Иоанн словно тоже поймал это чувство, почти побежал вперед, напрочь забыв о Петре, оставив его позади. И вкус йода мало-помалу стал исчезать.