Барри Пэйн - Новый Гулливер [Затерянные миры. Том XXIV]

— Спасаюсь от смерти. Боги повелели, чтоб я умерла на закате дня, семь дней тому назад, А я убежала и прячусь здесь. Но от них ведь не уйдешь. Рано ли, поздно ли, они найдут меня. От них не скроешься, ведь не видишь, когда они уходят и приходят. И ничего не слышишь, — а вдруг перед тобой очутится один из богов, ткнет в тебя палочкой, и ты умрешь. Как же спрятаться от тех, кто приближается невидимо?

— Неужели никому и никогда не удалось ускользнуть от их?

— Несколько лет тому назад вот такая же девушка, как я, убежала и спряталась в лесу; целых три летних месяца она жила здесь. А потом я же нашла ее мертвой. Одежда ее на груди была обожжена молнией богов, и сердце выжжено в груди. Но все равно: зимой она погибла бы от холода и голода. Я люблю жизнь. И мне хочется оттянуть смерть хоть на несколько дней, хоть на несколько часов. И, все равно, у меня нет надежды.

— Скажите мне, как ваше имя?

— Для богов у меня нет имени. На работе на меня надевают номер: каждый день разные номера. Среди своих меня зовут Дрим [2] Dream — сон, мечта ( Прим. перев. ). .

— Что же вы сделали, что навлекли на себя гнев своих владык? За что они обрекли вас на смерть?

— Семь дней тому назад меня посадили за ткацкий станок. К закату солнца я должна была выполнить урок. Работа эта нетрудная — женщинам никогда не дают трудной работы — и урок небольшой, но все-таки, что велено сделать, то должно быть сделано. А тут как раз только что стали ясные, жаркие дни: лес манил меня. Это было сильней меня. В полдень, когда мы пошли обедать, я ускользнула в лес, гуляла, бегала, выкупалась в пруду и прямо-таки не в состоянии была вернуться к кроснам. А потом уж не посмела вернуться, так как ослушники умирают тут же на месте. Такова воля богов, и не в нашей власти изменить ее.

— Слушай, — сказал я. — Те, кого ты зовешь богами, не боги. Они — потомки таких же самых женщин и мужчин, как вы, живших много лет тому назад. И они не всемогущи. Я сам намерен ускользнуть от них. Несколько поколений рабства сломили дух ваш, но в той стране, откуда я пришел, нет рабов. Я убегу отсюда и возьму тебя с собой.

— Ты добрый. Я сделаю все, как ты скажешь. Но куда же можно убежать отсюда?

— В городе на берегу я, надеюсь, найду лодку.

Ее темные, блестящие глаза широко раскрылись от удивления.

— Лодку? Что такое лодка?

Ее неведение не было притворным. Очевидно, строить лодки так давно было запрещено им существами первого разряда, что и сама память о них вывелась среди рабочих. Море внушало им только страх. Это была серая, жидкая стена их пожизненной тюрьмы. Само прикосновение к нему грозило смертью. Они купались в лесных прудах, но в море — никогда. И рыбу ели только ту, которая водится в пресной воде. О море их владыки насказали им кучу всяких небылиц.

— Дрим, — сказал я, — я одного не понимаю. Вы живете в вечном страхе перед теми, кого вы неправильно зовете богами. Обращаются с вами недурно, но вы не свободны. Вы рабы. Почему же тогда жизнь тебе так дорога, что ты стремишься удлинить ее хоть на несколько часов?

Она опустила босую ножку в воду, задумчиво водя ею вправо и влево.

— Ведь в жизни есть — любовь, — выговорила она задумчиво.

— Что ты знаешь, что можешь ты знать о любви?!

Она пожала красивыми смуглыми плечиками.

— Почти что ничего — кроме низшего сорта любви, — любви к детям…

— К родителям, — подсказал я.

— Нет, — решительно сказала женщина. — Нельзя любить тех, кого не знаешь.

— Как не знаешь? Как же можно не знать своих родителей?

— А откуда же мне знать их? Ребенок остается у родителей иной раз два — иной раз три года — не больше, — как позволят боги. А потом боги отбирают его у родителей и воспитывают сами. Таков закон.

— А те женщины, у которых отбирают детей — как они к этому относятся?

— Иные так печалятся, что уходят в лес, вкушают ночную тень и умирают. Но чаще бывает так, что поплачут-поплачут, а там и забудут. Что пользы грустить или сердиться? Таков закон и изменить его нельзя. Боги ведь очень следят за детьми.

— В каком смысле следят?

— Если ребенок слабый, болезненный или уродец, его сейчас же убивают. Если его нельзя научить никакой работе, его тоже убивают. Остаются только сильные, здоровые, но с ними обращаются хорошо. Первые годы они работают очень немного, кормят их хорошо; они здоровы и счастливы.

Я вспомнил ряды великолепно сложенных мужчин, которых я видел работающими на полях, посмотрел на сильную, стройную красавицу-девушку, сидевшую рядом со мной, — жестокие методы воспитания владык этого острова достигли, по крайней мере, одной цели — высокой степени физического совершенства расы.