Григорий Адамов - Тайна двух океанов. Победители недр

Как далеко сказывается влияние этих условий в глубинах океана? Какие новые, не известные еще науке виды водных организмов можно там найти? Как распространяются здесь холодные течения, зарождающиеся у ледников Антарктического материка под влиянием таяния льдов и в результате усиленного теплового лучеиспускания в южных антарктических областях Атлантического океана? Каков здесь в действительности рельеф дна и как он влияет на движение глубинных вод и на распределение температуры в них?

Все эти и множество подобных им проблем стояли перед научной экспедицией подлодки. Кипучая работа шла не только на частых, хотя и кратковременных остановках, но и во время движения корабля – в его лабораториях-кабинетах и даже у бортовых окон. Медленно двигаясь на трех десятых хода и зажигая на безопасных глубинах мощные прожекторы, подлодка привлекала к себе множество водных организмов, и на долю Сидлера, помощника Шелавина, одновременно художника и кинооператора экспедиции, выпала чрезвычайно увлекательная работа.

В эти дни Павлик не отходил от Сидлера, восхищаясь всем, что появилось в мощном луче прожектора, а также быстротой и искусством, с которым все это запечатлевалось немедленно на кинопленке или на листах альбома карандашом или красками художника.

Вообще настроение у Павлика последние дни было исключительно радостное: капитан сообщил ему, что, по сведениям Главного морского штаба, отец Павлика уже совершенно оправился от ран, полученных им при крушении «Диогена», и скоро будет выписан из больницы. Хотя отец и не знает подробностей спасения Павлика, но все радиограммы Павлика переданы ему, и он теперь вполне спокоен за жизнь сына.

Павлик ходил все эти дни окрыленный счастьем. Это состояние счастья и непрерывного восхищения окружающим в конце концов привело к неожиданному результату. Запершись на целый день в каюте Плетнева, где он жил с момента своего появления в подлодке, Павлик в один присест, не отрываясь от стола, разразился длиннейшей поэмой, в которой торжественно воспел все величие океана, его красоты, его богатства, его таинственную жизнь и покорение его советскими людьми…

Радист входил в этот день в свою каюту на цыпочках, едва дыша, и под величайшим секретом рассказал Марату, Скворешне, интенданту Орехову и коку Белоголовому, что «мальчик сочиняет какие-то стихи» и что «он прямо не в себе и горит от вдохновения…»

К концу дня уже весь экипаж подлодки знал о поэме и ждал ее появления с возрастающим нетерпением.

Поздно ночью, когда, вернувшись с вахты, Плетнев тихонько, как мышь, раздевался и готовился лечь, Павлик наконец поставил точку, бросил перо, откинулся на спинку стула и с наслаждением, закрыв глаза, потянулся. По всему было видно, что великий труд окончен, и опустошенная, обессилевшая душа творца жаждет лишь покоя и отдохновения… Однако уже через несколько минут, предварительно взяв у радиста страшную клятву, что он «никому-никому не расскажет», Павлик, стоя посреди каюты, все больше и больше разгораясь и потрясая поднятой рукой, читал ему свое творение. Изборожденное глубокими морщинами, словно вспаханное трактором поле, лицо Плетнева было в непрерывном движении. Он не мог прийти в себя от восторга, ежеминутно прерывая чтеца восхищенными возгласами:

– Как, как?..

И мощь великая твоя Низвергнута советским человеком.

– Замечательно! Я тебе говорю, что это замечательно, Павлик! Ты должен напечатать это в нашей стенгазете! Да-да… Непременно! Немедленно.

– Правда, Виктор Абрамович? – немного смущенный, но с сияющими от счастья глазами, спросил Павлик. – Вы действительно так думаете?

– Обязательно, Павлик! Обязательно! Сейчас же иди к Орехову и попроси его перепечатать на машинке. А потом передадим в редакцию стенгазеты.

Павлик постоял в нерешительности, потом заявил:

– Знаете, Виктор Абрамович… а вдруг не примут? А через Орехова все узнают…

– Что значит – не примут? Примут. Я тебе говорю, что примут! Такую вещь? Обязательно напечатают! Я сам скажу редакции! Вот!

Но Павлик отрицательно качал головой: поэт заупрямился. Плетнев пошел на уступку:

– Ну, тогда знаешь что? На подлодке есть еще одна пишущая машинка – у Горелова. Пойди к нему и попроси. Он тебе не откажет.

Павлик просиял:

– Вот это идея! Федор Михайлович мне не откажет. Я сам буду печатать! Я умею писать на машинке. И Федор Михайлович уж никому не расскажет.

На том и порешили.

Павлик провел ночь очень неспокойно и задолго до побудки уже был на ногах.