Пол Андерсон: Миры Пола Андерсона. Том 5

Гравитация на Меркурии была несколько меньше, чем на нормально ускоряющемся звездолете, но Ивонна чувствовала такую тяжесть, словно была уже на Земле.

Тебе, разумеется, известны общие характеристики: фотосфера 1390 тысяч километров; масса — в 329–390 раз превышает массу Земли; энергия в пересчете на превращение материи в излучение — порядка 560 миллионов тонн в секунду; протуберанцы выбрасываются на расстояние до 150 тысяч километров, корона радиусом в несколько раз больше; солнечный ветер распространяется даже за орбиту Плутона. Ты, конечно, видела фотографии, научно-популярные фильмы по астрономии и трансляции с автоматических непилотируемых зондов. Все это очень интересно. Занимательные истории о нашем старом добром Солнце, которое представляет собой обычный желтый карлик и, как ожидается, еще около пяти миллиардов лет худо-бедно будет поставлять нашему миру лучистую энергию. Ты, конечно, и сама насмотрелась на Солнце. Проказливое светило! Оно может так отсвечивать на экране телевизора, что не даст тебе посмотреть твою любимую передачу, может сделать так, что нос у тебя покраснеет и станет шелушиться. А если очень уж разъярится и ты зазеваешься, то может и вовсе убить. И все-таки это наш старый приятель, Солнце!

Но, оказавшись лицом к лицу с этим хаотически мечущимся, завихряющимся пламенем, ты понимаешь, что вся эта предварительная информация не имеет уже никакого значения.

Посмотрев с Меркурия в сторону Солнца, ты видишь сперва невыносимо слепящее сияние: солнечную бурю! Колышущаяся, фонтанирующая грива сполохов в окружении лучезарного ореола, сверкающего на фоне звезд жемчугом и перламутром. Нет слов! Но ты перемещаешься ближе, сияние усиливается, пожирая все небо. Все горит, пылает, пламя становится вездесущим, ревет и ярится вокруг, покуда звездолет прошивает эту огненную бурю, которая воет, свищет, поет свою сладкую высокую песнь! Красные, зеленые, желтые, ярко-синие огненные пятна, которые способны сжечь любую неосторожно приблизившуюся планету. И ты не можешь помочь себе, иначе как прикрыв глаза и заткнув уши. Эта яростная мука поглощает тебя, пробирает до мозга костей и наполняет тебя ужасом…

И все эти несколько часов он не обращает на тебя никакого внимания, он кричит, чтобы ты уходила в свою каюту, раз тебе не нравится это зрелище, он сердится на тебя, и тебе приходится доказывать ему, что ты не трусиха, оставаться и смотреть, смотреть, а он со своим дружком гонит тебя прочь: ты мешаешь им, они мечутся, словно разразился Рагнарёк…

И вот худощавый седой человек, который любит свою маленькую дочку, стоит рядом и позволяет тебе прижаться к нему, поглаживает тебя по плечу и, когда рев ослабевает, подобно тому как стихает рев моря между двумя приливными валами, говорит тебе…

— Мы в полной безопасности, этот корабль уже бывал здесь раньше. Вам нечего бояться.

— Я знаю, знаю. Но почему все-таки так страшно?

— Весь этот свет, звук, вся эта кипящая, невообразимая жизнь… она ошеломляет. Чувства перегружены. Пытаясь защититься, разум отказывается принимать. А нашим художникам только подавай! Они сами стремятся к переизбытку впечатлений. Они рождены для этого. А я… Я предпочитаю отступить, я побаиваюсь. Жизнь сделала меня сдержанным, научила ничего не принимать близко к сердцу… Но в любом случае вы надежно защищены. Не обращайте внимания, все пройдет. Не надо было вам вообще смотреть на это.

— Нет, надо! Надо!

— Я понимаю, у вас совсем недавно было столько переживаний, ваши нервы на пределе. А это зрелище как бы снимает защиту, одновременно восхищает и пугает. Не знаю, отчего у вас такой несчастный вид, ведь все как будто идет хорошо для вас… и для человечества…

Грохот огненной бури стихает. Ты прижимаешься к своему одинокому другу и говоришь, говоришь, сама не зная что, открываешь ему свою душу, выбалтываешь…

Сперва он становится точно каменный, но потом приходит в себя и продолжает успокаивать тебя, покуда корабль, обогнув Солнце, не начинает удаляться от него и твой возлюбленный не уводит тебя, наконец, в твою каюту.

В его каюте было так тихо, что он слышал, как тишина звенит в ушах. Было пусто, лишь ложе для сна, больше ничего. Разве что ее фотография, словно всплеск света посреди этой голой пустыни. Его куртка промокла от пота, было противно, жарко, прилипшая к шее ткань мешала дышать. Он хотел стянуть куртку, выстирать и никогда больше не надевать, но не сделал этого.

Он достал свою кисть, обмакнул ее в чернильницу и стал писать, столь же внимательно продумывая каллиграфию, как и содержание: