Филип Дик - Свихнувшееся время. Сдвиг времени по-марсиански (романы)

– Я отвезу тебя, – бросил Джек.

– Не выношу, когда меня поучают.

Джек молча развернул вертолет к югу и направился к зданиям ООН, расположенным в Роще Мира.

Манфред продолжал рисовать: один из дерущихся, тот, кого ударили в глаз, теперь лежал на земле мертвым. Джек видел, как фигура на рисунке начала обмякать и вытянулась.

«Интересно, это я или Арни. Когда-нибудь – возможно, очень скоро – я узнаю это».

Под оболочкой мистера Котта скрывались помертвевшие кости, влажные и блестящие. Весь мистер Котт был мешком с костями, грязными, но все еще влажно-блестящими. Его череп поедал овощи, тут же превращавшиеся в гниль.

Джек Болен тоже был мешком с дохлятиной, в котором кишмя кишела гадость. Но внешняя оболочка, раскрашенная и благоухающая, продолжала всех дурачить. Он видел, как она склоняется над мисс Андертон, сочась вожделением, как из нее изливается мокрая липкая сущность и мертворожденные слова вываливаются из челюстей.

– Люблю Моцарта, – произносит мистер Котт. – Сейчас я поставлю эту запись. – Он вертит ручку громкости. – Дирижирует Бруно Вальтер. Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.

Ужасные крики и визги раздаются из динамиков, напоминающие конвульсии мертвецов. Арни выключает запись.

– Прошу прощения, – бормочет он.

Джек Болен моргает от неожиданности, принюхиваясь к женскому телу, расположившемуся рядом с ним. Над верхней губой женщины, резко очерченной губной помадой, поблескивает пот. Джеку хочется укусить эти губы, ему хочется крови. Большие пальцы его рук тянутся к ее подмышкам, ему хочется взять ее грудь, почувствовать ее своей собственностью, с которой можно делать все, что угодно. Вот он уже прикоснулся к ней, и ему это нравится.

– Ничего себе, – замечает женщина. – Так можно и напугать, Арни. Твое чувство юмора…

– Случайная ошибка, – отвечает Арни и роется в поисках нужной записи.

Джек Болен протягивает руку и прикасается к коленям женщины. У нее под юбкой нет нижнего белья. Он гладит ее ноги, она поднимает их и вся поворачивается к нему, прижавшись к нему коленями, и застывает, как животное в ожидании. «Я не могу дождаться, когда мы сможем отсюда уйти и остаться наедине, – думает Джек. – Господи, как я хочу ощущать твое тело без всякой этой одежды». Он сжимает ее обнаженную коленку, и она, не переставая улыбаться, вскрикивает от боли.

– Послушай, Джек, мне очень жаль… – оборачивается к ним Арни Котт, но Джек не слышит его. Сидящая рядом женщина что-то говорит ему.

– Скорей, – говорит она, – я тоже не могу больше ждать.

Дыхание с отрывистым шипением вырывается из ее рта, словно из продырявленного воздушного шарика, она не мигая смотрит на него огромными глазами. Ни он, ни она не слышали Арни. В комнате стоит полная тишина.

«Арни что-то сказал?»-Джек протягивает руку за своим стаканом. Тот пуст.

– У нас кончилось спиртное, – замечает Джек, ставя его обратно на кофейный столик.

– Ради бога, Джек, я хочу знать, чего ты добился, – произносит Арни. – Ты мне можешь что-нибудь показать?

Продолжая говорить, он выходит на кухню, и голос его становится глуше. Женщина рядом с Джеком неотрывно на него смотрит, рот ее обмяк, словно он так крепко прижимает ее к себе, что ей трудно дышать. «Надо уйти отсюда и быть самими собой», – думает Джек. Потом, оглянувшись, замечает, что они одни; Арни вышел из комнаты и не может их видеть. Его голос доносится из кухни, где он разговаривает со своим ручным бликменом. Значит, они наедине.

– Не здесь, – прерывисто говорит Дорин. Но все ее тело дрожит, и она не сопротивляется, когда он обнимает ее за талию; она готова ко всему, потому что тоже хочет его. У нее тоже нет сил сдерживаться. – Да, – произносит она. – Только быстро. – Она впивается ногтями в его плечи, глаза у нее закрыты, она стонет и вздрагивает. – Сбоку, – шепчет она, – юбка на пуговицах.

Склонившись над ней, он видит, как распадается ее томная, почти перезревшая красота. Зубы покрываются желтыми трещинами и раскалываются, десны зеленеют и становятся иссохшими, словно дубленая кожа, а когда она закашлялась, в лицо полетели целые пригоршни праха. «Гадло обогнало меня», – осознает он. Он не успел. Он отпускает ее, и она откидывается назад с резким треском рассыпающихся костей.

Глаза у нее заволакиваются дымкой и становятся мутными, а из одного высовывается волосатое щупальце мохнатого насекомого, пытающегося выбраться наружу. Его крохотные глазки краснеют в пустой глазнице незрячего глаза и снова скрываются в глубине. Насекомое начинает возиться внутри, и глаз женщины вспучивается. На мгновение оно снова высовывается из ее зрачка и озирается, не в силах понять, что происходит вокруг, – оно еще не научилось пользоваться разлагающимся механизмом, внутри которого обитает.