Иван Лукаш - Зеленый остров [Затерянные миры, т. XXVI]

Я выбежал за угол и отпрянул.

Предо мной высилась квадратная глыба льда, опутанная железными канатами. Лед таял, дымился. На половицах растекалась темная вода.

А в прозрачной, голубоватой глубине льда, пронизанной изломами солнечных лучей, был ясно виден старинный бот.

Лохмотья темных парусов повисли на мачте. Треснувшая, она белела на переломе, точно ее сломило вчера… светилась позолоченная чешуя деревянной девы, украшающей нос.

Конец мачты, толстое бревно, обитое медными обручами, охватил руками и ногами человек, приник.

Я вижу во льду его спину, суконную черную куртку с пуфами на рукавах, жесткие, черные пряди волос, рассыпанные по широкому воротнику из желтых кружев. Его жилистые ноги в чулках, на тупоносом башмаке мрачным красным огнем пылает в глубине льда медная пряжка…

Темный мертвец во льду — старинный голландский матрос.

Чье-то горячее дыхание повеяло мне в затылок…

Я оглянулся…

За мной стоял старик в стоптанных туфлях, в белом рваном халате. Его сивые волосы метало ветром. Его глаза округлились от страха и восхищения.

Старик раскинул руки и рванулся ко мне с гортанным, длинным криком:

— Человек.

Я крикнул так же длинно, гортанно. Мои поднятые руки затряслись…

В мгновение он был рядом со мной. Мы точно спаялись, мы оба упали на колени у ледяной глыбы, и так, на коленях, молча, смотрели друг на друга, точно молились, — дыша сквозь ноздри от радостного ужаса, от напора диких, благодарных слез.

Морщинистое, загорелое лицо старика, белые волосы, орлиный нос, прозрачные, пристальные глаза — все проглотил мгновенно мой взгляд.

Хлынули рыданья и все померкло.

— Человек, человек, — бормотал надо мной старик. — Я не совсем забыл человеческий язык… Я был один… Я онемел… Но нет, Боже Великий, я говорю, вот я говорю…

— Где я?.. Зеленый корабль… Ущелье… Травы… Мертвец во льду… Вы… Сон… Смерть…

Мы сидим друг перед другом на корточках, точно китайцы. Все легче я понимаю его смесь немецких, английских, французских, шведских слов.

У него нет справа зубов и там вдавлена коричневая морщинистая щека… На высоком лбу — серый шрам. Ветер несет белым венцом волосы, как у пророка.

— Нет, не сон, не смерть… Вы на пассажирском корабле.

— А люди?

— Я один.

— Вы остались живым при кораблекрушении?

— Нет, мое крушение было раньше…

Старик встает, откинув движением головы сивые пряди с глаз. Он прихрамывает.

— Тут один я и мертвые корабли… Вы увидите тут мертвецов вашей войны, ваш грандиозный «Титаник»…

— «Титаник»… Он наткнулся на ледяную скалу в 1911 году, — я помню его крушение.

— Да, в 1911 году… До вашей войны… Но я отстал… Книги на кораблях подмочены — я высушил их… Но вот десять лет, как течение не приносит сюда ни одного нового гостя…

Вдруг в глазах старика, как отблески молнии в зеркале, пролетел ужас.

— Рвите! — крикнул он. — Рвите, вы в травах! — Скорее!

И стал сбрасывать с меня вороха курчавки.

Я был покрыт зеленым налетом противной слизи вроде той, что бывает на досках, гниющих на воде.

— Идем в каюту, вы измучены.

Он живо подхватил меня под руку, почти поволок, вдруг отпрыгнул.

— Нет, стойте… Вот уже пять дней я бьюсь над этим молодчиком, над замерзшим голландцем… Помогите мне протолкнуть его в лабораторию, — надавите плечом глыбу льда, — я пущу мотор.

Я уперся плечом в лед. Он двинулся.

Железные канаты со скрежетом впились в лед. — Качаясь, ледяная глыба с мертвецом поползла в дверь лаборатории.

— Прекрасно. Спасибо, — гортанно крикнул старик. — Теперь ступайте отдыхать… Я приду позже… Конденсатор уже в работе.

Железная дверь захлопнулась. Я остался один.

— Сон, сон, — все кричало во мне. — Вот, я отопру сейчас темную дверь в каюту странного старика и проснусь.

И будет моя грязная койка на «Святом Маврикии», дрожащие отражения солнца и воды на балках потолка…

Открытка «Казанский собор в Петербурге», приклеенная хлебным катышем к изголовью, и топот ног над головою, на палубе, и сиплый крик Петерсена.

— Вот, проснусь…

И я толкнул дверь…

Это кают-салон, высокое зало, у стен блещут металлические трубы органа.

«Мне это снится, снится», — думал я, шагая между кресел с изодранным штофом.

У дубовых столов, изъеденных морской солью, где свалены книги, приборы, машины, я вижу электрические батареи, коленчатые насосы, манометры.

«Все это сон, — думаю я, — не было ни шторма, ни ледяной скалы под Маврикием, ни чудовищной зелени в ущелье…» И вот мне снится, что в фантастической каюте я ложусь на кожаную софу.