Игорь Маранин - Всё закончится свадьбой [СИ]

— Ахм…м…м… Чё? Кто?

— Просыпайся давай.

— Кто это?

— Лесоруб. Дерево лицензировано для проживания и питания?

Сон с древожуя как рукой сняло. Длинная рука его метнулась за паспортом в дупло, глаз на ложноножке открылся и уставился на Маду.

— Ты не лесоруб! — возмутилось существо. — Чё надо?

— Дорогу спросить. Где тут в скале статую высекают?

— Ты из-за этого меня разбудил?!

— За топором сходить?

— Чё сразу за топором? Чё за топором? Вышку ржавую знаешь, где березы вкусные растут? От берёз вниз иди, в карьер, там твоя статуя. Слышь, Целый, закурить не найдётся?

— А у тебя лёгкие есть? — удивился Мада.

— Есть, — признался древожуй. — Бродячие торгаши надули. Клялись, что чистые — я и позарился, а оказалось — курильщика. Как проснусь, так сразу тянет. Уж и кору жевал, и мох с сухими листьями, и чё тока не делал — всё без толку.

— Сочувствую, — ответил Мада. — Сам курил, знаю.

— Слышь… — замялся древожуй. — Ты зачем к статуе идёшь?

— Оно тебе надо знать?

— Разбудил же… Теперича не засну, маяться стану. Зимой к нам торговцы не ходют, видишь — сплошь сонное царство. Не с кем торговать. Я вот чё вспомнил: рукозмеи говорили, от статуи той всякие болячки проходят. Тута в сентябре целая процессия проползала тудысь и обратнось. У их за дорогой безмозглая кожа завелась — говорят, аж из Африки приползла. Оказалось, заразная. Кожу ту сожгли, а сыпь от неё вывести не могли. Пока до статуи не сползали…

— Хочешь от тяги к куреву избавиться? — сообразил Мада.

— Агась. Донеси, будь другом. Я тама и останусь, берёзы тама вкусные.

— Ну залазь на плечи, — вздохнул Мада и повернулся к дереву спиной.

Рука у древожуя была одна, но пользовался он ей виртуозно. Вот только лезть на плечи это существо не собиралось: рука стремительно выхватила из дупла стальную струну и стянула человеку горло.

— Чё, Лесоруб, дотыкался? Тута тебе не в полисе, тута Борок. Пароль от от кошелька — быстро!

— А потом что? — прохрипел Мада. — Отпустишь — я с тебя живого шкуру сдеру. Задушишь — что с телом делать станешь? Ты же не падальщик, сразу видно. Может, миром разбредёмся, пока не поздно? Я тебя к статуе отнесу — и пальцем не трону.

— На хрена мне тудась? — мерзко захихикал древожуй. — Курил, курю и курить буду. А тушку снег запорошит, не спортится тушка. Трупожорам продать можно. Ты к кошельку доступ открывай — тадысь мирно разбредёмся. Не боюся я тебя, не боюсь — я стрункой знашь, как владею?

«Не отпустит, — пронеслось в голове Мады, — до денег доберётся, а потом задушит. И трупожорам продаст, про них не соврал». Вслух же он с сожалением произнёс:

— Зря ты так, существо.

Лицо Мады как-то оплыло, обабилось, из глаз выкатились слезинки — по щекам, по шее, по струне.

— Уу-у-у-у! — взвыл древожуй, разжимая пальцы и невольно давая пленнику вырваться из смертельных объятий. — Больно! Больно! Уу-у-у! — кричало существо и отчаянно трясло крупной мясистой пятерней. — Что ты сделал с рукою?! Уу-у-у!

— Горьки мои слёзы, — потирая ладошкой шею, ухмыльнулся Мада. Он зачерпнул ладошкой снег и, наклонившись, двумя руками хорошенько растер физиономию, отчего она сразу посвежела и помолодела.

Борокские карьеры лежат в южной части терраполиса, у самого моря. Землетрясения и глобальное потепление изменили рельеф: море разлилось и затопило огромные территории. Рельсы железной дороги оказались на дне, теперь по ним путешествуют экстремалы из числа безголовых, устраивая гонки на подводных платформах. В заброшенных карьерах обитают редкие особи вроде одиноких почек, приспособившихся жить на деревьях, и ядовитых зубов, торчащих на тонких и длинных шеях прямо из земли. Деревья, некогда посаженные человеком, разрослись, разметали семена, умерли и возродились в своих потомках — теперь здесь стоял настоящий лес, и котлованы карьера наполнились водой и превратились в озера, а на их отвесных скалах поселился серо-зелёный мох, рассыпающийся при прикосновении в пыль. С весны по осень множество ротоладоней охотятся здесь за дождевыми червями — это и пища, и товар для рыбаков, но зимой эта бурная жизнь замирает, и охотники мигрируют в море, в глубинах которого обитают почти до мая. До статуи Мада добрался без приключений, никто больше не пытался напасть на него — зимой в Бороке достаточно безопасно. В скале бывшей каменоломни выдолблен был грот со сводчатым потолком, а в нём — статуя. Рядом с гротом возвышалась большая груда камней. «Могила отшельника, — догадался Мада. — Интересно, кто его похоронил?» Он обошел могильный курган, затем оборотился к статуе: каменный человек, разметавший руки по поперечной балке креста и склонивший голову на грудь, нависал над ним, внушая неведомое раньше чувство — терпкую смесь ожидания с недоверием.