Никита Калинин - Под сенью исполинов. Том 2 [СИ]

Саха…

Роберт заплакал. Ему стало жаль себя — пустого, выпотрошенного. Зачем он? Казалось бы, вот только была цель, вот вела его песня — хоть какой-то смысл! Но она исчезла, едва он наткнулся на плоский камень из голубого тепла.

Перед глазами была сухая, растрескавшаяся звезда. Этому скульптору повезло ещё меньше. Пища лежала совсем рядом, буквально руку протянуть. Не так далеко, как у прошлого. Прошлый хотя бы не видел голубого света — колонна заслоняла ему вход, в котором навечно застыл собрат с вожделенной пирамидой. Этот же умирал куда мучительнее. Он видел то, что могло утолить его голод, но не мог добраться.

Или просто не хотел? Ведь дотянуться манипуляторами он был в состоянии! Легко! Но почему-то не сделал этого. Предпочёл смерть. Долгое, болезненное высыхание.

Роберт выпрямился, вздохнул — что ему оставалось? И коснулся небольшого трупа перед собой. Звезда распалась надвое и беззвучно вывалилась на пол. И следом же его пятерня разъехалась веером — один палец на один луч.

Едва манипуляторы пришли в движение, помещение заполнилось шуршанием и скрежетом. Но многорукое экзотело было не причём. Звук доносился откуда-то сзади. Оттуда же, откуда несло кислым. Но Роберт не обращал внимания.

Голод не скоро заявит о правах на это тело, принудительно запустит превращение. Пока ещё есть время. Но на что его потратить?..

Построить. Можно построить город. Ведь для этого он здесь. Или нет? Для чего он здесь? Для чего он вообще?

Вдруг он чётко и ясно увидел белый город: с башнями, изящными колоннадами и воздушными галереями, сказочный и цветущий, с множеством диковинных раскидистых деревьев, чьи витые спиралью бутоны издавали каркающие звуки, общаясь меж собой. И увидел людей: высоких, изящных, бледных. Острых лицом, чёрных взглядом. И кругом нитями, невесомой паутиной — туман. Люди соединялись с туманом, сообщались, были частью его, но частью самостоятельной. Равной.

И Роберт будто бы уже видел их, этих людей. Но не играющими на музыкальных инструментах и не поющих. Он видел их другими: голодными и озлобленными непроходящей болью.

Образ белого города пришёл к нему от экзотела. Он сохранился в нём ещё с тех далёких времён, когда был создан. Почему бы не повторить его? Почему бы не разбудить Инкунабулу, она ведь наверняка снова обратит на этот город внимание, а значит обитатели его оживут по-настоящему, не пустыми заготовками! Почему бы не побыть творцом? Почему бы не побыть хоть кем-то…

Со спины волнами напирала вонь, но Роберту было всё равно. Хоть и рябило смутное понимание, что источника той вони стоит бояться…

Манипуляторы, повинуясь воле новоявленного скульптора, принялись быстро бить в голубые «глазки» по потолку, стенам и полу. Роберт прекрасно понимал что и как делать, чтобы где-то там, в утробе исполинского конструктора начались изменения. Это было легко. Ведь это была игрушка. Огромная, в масштабах планеты забава. И ничего не надо было выдумывать. Образ города — подробный, чёткий — ждал воплощения внутри экзотела.

Механический город отозвался на вводные, и кости заломило. Ну вот и всё. Вот и город — остаётся ждать!

Когда-то, когда механический город остановился, залитый стеклом, Инкунабула создала свой. Вылепила из камня всё, что видела, что показывало ей Сопряжение в надежде заинтересовать. Роберт помнил это скопление всех возможных и невозможных архитектур. Но ещё лучше отчего-то помнил неуклюжую, бессмысленную надпись.

Кондоминиумы.

Что-то шевельнулось в памяти… Он затих, замер в ожидании чуда… Но зря. Память молчала.

Вонь сделалась просто невыносимой, и Роберт обернулся.

Входа в нерв не было, и совершенно неясно, как он туда попал. Но этот самый вход прямо сейчас кто-то яростно пытался проделать: в небольшую дыру в стене то и дело просовывались длинные подвижные усики, цепкие лапы с двойными крючками на конце с хрустом отламывали породу и стекло, иногда ломались сами, но на их месте оказывались новые, неповреждённые, словно бы за стеной их имелось великое множество.

Роберт не боялся, но так было не всегда. До того, как между ним и тем, что бешено крошит камень с той стороны, стало много общего, до его, Роберта, смерти и начала трансформации, страх умереть парализовывал, главенствовал, подчинял.

Он раскрыл рот и чуть высунул язык. Слишком короткий, слишком бессмысленный, почти не чувствительный — только ко вкусам. Но большего и не требовалось. Роберта интересовал привкус стали. Тот самый яд.