Леонид Кузнецов: Раковина. Фантастические рассказы

– Ну, понятно, – я сразу перехватил нить разговора. – Она тебе свои болевые ощущения передавала. Трезвый ты их плохо принимал, мозг не поддавался… А как только алкоголем ослабил его деятельность, так сразу и дошло.

– Но почему только во сне?

– Так всё тело ночью отдыхает и мозг тоже. На него легче всего воздействовать в такие часы.

– Может быть её всё-таки отпустить? – Шура с каким-то смятением посмотрел на бабочку.

– Так и так сдохнет. Лучше подождём. Посмотрим, что дальше тебе будет сниться…

– Ага… Ты-то ничего, а я после таких снов потом спать не могу. Лежу, ворочаюсь…

– Что поделаешь, Шура, исследователь обязан жертвовать собой ради науки. Может быть, мы на пороге великого открытия.

– Но почему я? Почему она на тебя не действует?

– Видимо, твой мозг легче поддаётся её биополю, чем мой. Так что, терпи и жди финала.

– Может, сообщим кому-нибудь? – неуверенно предложил Шура.

– Чтобы нас на смех подняли? Или обозвали шарлатанами? Сначала сами узнаем, а уже потом другим сообщим.

– Она же сдохнет, и вряд ли у меня может повториться тоже самое с другой бабочкой!

– Ну, значит, останется между нами, как парадоксальное явление. Будем вспоминать и смеяться…

То, что Шура стал общительным и разговорчивым, мне понравилось. А вот его непонятный страх перед бабочкой смешил…

– Да не бойся ты, – засмеялся я, глядя на то, как испуганно Шура смотрит на бабочку. – От комаров ещё никто не умирал.

– Но сходили с ума…

– Мне кажется, что тебе это не грозит, – твёрдо сказал я, хотя внутри меня зашевелилось сомнение. Кто его знает, вдруг и взаправду свихнётся? Я же буду виноват.

Но никакие отступленческие мысли не могли охладить моего любопытства. Если Шура меня не разыгрывает, то гипотеза биополя подтверждается. Только, действительно, очень странно, что поле бабочки не действует на меня. Может быть, у Шуры какие-нибудь странности в психике обеспечили такой быстрый контакт? Я же в противоположность ему спал хорошо, никаких снов не видел и никакого страха перед умирающим насекомым не испытывал.

Теперь Шура каждое утро рассказывал мне свои сновидения. Иногда они были обычными, без намёков на бабочку, иногда, вообще, непонятные. Но чаще всего ему снились какие-то кошмары, в которых было много бабочек, синего неба и зелёной земли. В Шуре неожиданно проклюнулся талант рассказчика. Очень подробно, живописно, он пересказывал всё увиденное им во сне. Слушая его, я довольно чётко представлял эти сны, будто сам смотрел их.

Тревожное состояние, как говорил он, не покидало Шуру уже не только в номере, но и в гостинице, где бы он в ней ни находился. И, как говорил Шура, стоило ему только подойти к гостинице ближе двухсот метров, он сразу вспоминал о бабочке, хорошо чувствовал, как она трепещет на иголке и как её больно.

Я посмеивался над его чувствами, но сам с тревогой замечал, что Шура заметно изменился. Он похудел, осунулся, кожа на его лице стала бледной, вокруг глаз появились зелёные круги. Он часто, когда я украдкой подглядывал за ним, смотрел на бабочку, и тогда на его лице появлялась очень сложная гримаса чувств, чаще всего страдание. Будто не бабочка, а он висел на косяке проткнутый иголкой и беспомощно дёргал руками. В эти минут мне становилось жаль его. Несколько раз я предлагал ему выбросить бабочку, но теперь он, со страхом глядя на меня, начинал долго и нудно убеждать не делать этого. Я уставал его слушать и отказывался от своего намерения.

На занятия он ходил исправно и, по-видимому, учился неплохо. Сдал экзамен и получил два зачёта. Я же, в отличие от него, с трудом пересдал свой экзамен, а один зачёт пересдавал четыре раза. Почему-то наука упорно не лезла мне в голову, как я ни старался запихать её туда. И это очень меня нервировало. Казалось, что наоборот, Шура из-за бабочки должен был плохо усваивать то, что было нужно, а получалось, что я из-за них обоих не мог нормально учиться. При удобном случае я решил избавиться от бабочки. К чёрту все эксперименты! Они до добра не доведут! Я почему-то начал бояться, что когда сдохнет бабочка, Шура тоже умрёт. Эта мысль всё чаще и чаще приходила мне в голову.

Однажды, когда Шура отсутствовал в номере, я, взбешённый тем, что в голову ничего не лезет, хотел выкинуть бабочку. Но едва я поднёс руку, как она расправила свои красивые крылья и мелко-мелко затрепыхала ими. Как будто от страха…

Мне стало её жалко.

– Ладно! Болтайся! – пробормотал я.

Часто по утрам я просыпался от негромкого шёпота Шуры. Чуть приоткрыв глаза, я видел, что он стоит напротив бабочки и шёпотом говорит с ней. Напрягая слух, я попытался разобрать, что он шепчет, но ничего не получалось. Казалось, что шепчет он громко, но ни одного слова я понять не мог. Слышалось только какое-то «Бу-бу-бу…»