Оксана Демченко - НЗ. набор землянина

– Мр-ряу, – прижмурился он, потоптался и лег в ногах.

Осклизлая листва бьет по лицу, серые струи дождя в глазах, озноб на коже – и ничто не может разбудить. Он сейчас там – во сне. И весь его сон – гнилое болото, которое не отпускает. Картинка, как всегда, крутится в памяти не в полный цвет. Пятнами по серому проступают оттенки, запекшаяся кровь. Звук тоже рваный, он то пропадает, отдает в виски эхом, то напоминает монотонную, неразборчивую дрожь стенок колокола, то резкий, подобный выстрелу, всплеск громкости.

Он видит спины и свои ноги, вымешивающие грязь. Группа бредет в киселе дождя и тумана, болото все – в тусклых разводах хаки, застаренных дождем, нудным, как само утомление. Тело помнит и дергается во сне: вырвать из тисков трясины ногу, рывком переставить. Найти опору и выдрать вторую. И рывком. Бесконечное число рывков левой. Несчетное число чвяков правой. Мокрое оружие в мокрых руках. Пот и дождь одной температуры. Воздуха вроде бы вообще нет. Вдох течет в легкие. Им можно захлебнуться. От него рвет.

Чужой ненавистный край, откуда надо бы валить во все лопатки. Но сразу отсылают лишь трупы, чуть погодя – раненых. Оба варианта не хороши. Человек хочет быть живым. Человек хочет жрать, успешно переваривать пищу и быть здоровым ровно так, как и полагается в двадцать пять. На двенадцать баллов из десяти. Без грибка. Без лихорадки. Без отвращения к делу, которое ты однажды, не иначе как с мозговой горячки, подписался исполнять.

Голова дернулась, глаза зачем-то уставились в мокрую мешанину веток справа от линии движения. Там дождь, как везде. Струи стегают испуганно вздрагивающие джунгли. Нет стороннего движения. Показалось. Уильям поморщился. Он идет в хвосте группы. Туда уже смотрели. Там чисто. Рука, будто споря с мозгом, самоуправно вскинулась, начертила жест: внимание. И еще – угроза справа.

Когда он был зеленее огурца, то есть после второй вылазки, это и началось… Он надсадно заорал, обличая незримую угрозу, а после жахнуло сплошным огнем. В голове стало так тихо, что он не слышал ни своего голоса, ни чужих – ничего вообще… Сразу сделалось непосильно понять, от дождя ли промокли штаны… И ничего не уцелело в памяти о самом бое, даже во сне. Ни намека, даже в виде бесформенного страха. Сплошная дыра. Вот что был тот день: дыра в жизни. Навылет. Хотя вечером стало понятно: всего-то кожу стесало повыше локтя. И нервы подпалило, а это лечится спиртным. Так сказал памятный навсегда капрал, задумчиво накачивая пойлом рослого новобранца. Еще капрал добавил: «Билли, у тебя глаза на жопе. У тебя, черт тебя дери, вообще глаза растут пучками. Так нефиг мяться, не девка! Учуял что, не мнись, сразу вопи и тычь туда, где тебе заметна куча! Это не трусость. Это выживание». Тот капрал улетел домой месяц спустя. Ошметками тела в закрытом гробу. А рядовой Вэйн привык показывать на кучу незримого дерьма, постепенно отработал короткий внятный жест. То движение руки два следующие капрала так и называли – «дерьмо Вэйна». Сперва он был зол. Потом гордился. Но в гребаных тропиках все протухает и сгнивает. Страх, гордость, азарт… Остается тупая усталость.

Группа замедлилась. Третий на памяти Вэйна капрал, мелкий очкарик с повадками крысеныша, просек знак. Сам стал падать носом в жижу, заодно выкрикивая команду залечь. Не успел.

Звук получился двойной, как щелчок длинного бича на родео. К хаки и серому сразу добавились брызги бурого. И запах пороха, мокрого, размазанного дождевыми струями…

Уильям выругался, сплевывая дождь и старательно шпигуя пулями зелень там, где чудилась угроза. Почему можно стрелять стоя, он не знал. Это не важно, можно – и все дела. Запах беды бледнел и удалялся. Когда он угас, Уильям побрел к капралу. Крысеныша Айка уже перевернули на спину. Бледная остренькая морда была запрокинута, в щель рта тек серый безразличный дождь, из щели пузырилась бурая слюна, стекала по шее. Айк был так окончательно мертв, что мог не сомневаться: как и мечтал, отбудет домой первым рейсом. Если группа вернется и доставит труп.

– Психи русские, – шепотом ужаснулся Йорк, взвизгнул, рванул ручной пулемет и принялся шало стричь пустой лес. – А-аа…

«Психами русскими» этих тварей повадился звать майор. Он был тот еще зверь, поджарый, опытный, спокойный. Уильям редко видел майора вблизи и приватно, раз пять. В клубе, слегка подвыпившего и с очередной девкой, всегда – фигуристой, аж на зависть. Один раз майор отослал девку, сунул ей деньги и не глянул вслед. Подбородком указал на освободившийся стул.