Виктор Сиголаев - Фатальное колесо. Дважды в одну реку

Прекрасное и ужасное часто оказываются рядом.

А порой даже и сливаются в единое целое…

Ну, хватит лирики.

Пора на службу.

Пауза затягивалась.

Сергей Владимирович внимательно разглядывал фингал на моей разукрашенной физиономии и многозначительно молчал. Я нагло не отводил глаз и даже старался самоуверенно не мигать, чувствуя, что еще немного – и слизистая оболочка органов зрения лишится своего естественного увлажнения.

Наверное, наши «гляделки» со стороны выглядели довольно комично, потому что я просто кожей чувствовал, как давится от смеха Ирина. Как из последних сил старается сохранить торжественность и трагичность ситуации Сан-Саныч.

А дело было в том, что операция «Счастливая семейка» была на грани срыва. По крайней мере, добрая треть ее состава счастливой уж точно не выглядела.

Пятый вздохнул и уставился теперь на Сан-Саныча.

– А я что? – запаниковал Козет. – Он на Матюхе живет. Там каждый третий красуется с такими орденами. Н-ну… или каждый п-пятый…

Шеф еще чуть-чуть поразглядывал потеющего сэнсэя, убедился, что тот проникся и его «п-пятый» не несет никакого двойного подтекста, еще раз вздохнул и уставился теперь на Ирину.

– Губа не проблема, – невозмутимо произнесла та, – подкрасим, припудрим (я возмущенно фыркнул, за что тут же был пригвожден коротким, но выразительным взглядом). Синяка скрыть не удастся. Во всяком случае, чтобы выглядело естественно. Пудра будет отваливаться. Как штукатурка.

Ирина булькнула горлом и прокашлялась.

– Простите. Там, возле «Березки», есть «Оптика». По Новороссийской. Я уже отзвонилась. Очки приготовят. Без диоптрий. С дымком. Цвет такой. Кх-кх. Простите. Модный. Очень.

«Гляделка» вернулась ко мне и наконец трансформировалась в звук:

– Модный, говорите?

Я непроизвольно кивнул, хотя об очках знать ничего не знал до этой секунды.

Пятый еще помолчал.

– Сотрясение есть?

Я отрицательно замотал головой.

– Фигуранты?

– Да так. Шпана дворовая. Ничего серьезного. Территориальные войны.

– Ничего серьезного, – задумчиво повторил шеф. – Очередная случайность. Стечение обстоятельств.

– Ой, Сергей Владимирович! Не делайте из меня магического талисмана. Можно подумать, что все злодеи города непроизвольно мечтают дать мне в глаз. А вам достаточно только сети вокруг меня расставить. На крупную рыбу. И брать всех на живца. Что за ерунда! Если бы было все так просто…

– Ты думаешь? – живо заинтересовался Пятый. – Напомнить сентябрь? Давай посчитаем – Румын, Чистый, Обруч, Кочет и, наконец, твой американский друг, Ричард. Где они сейчас?

– Ричард, к примеру, в Америке, – буркнул я, – у папаши-миллионера. Послушайте, Сергей Владимирович, вы что, действительно верите в мистику? Вы…

Я хотел сказать «коммунист-материалист»… и вдруг заткнулся.

А то, что в голове у школьника вольготно расположился зрелый мужик и крутит разные дела, это что – капризы социалистического реализма? Сижу тут и умничаю о диалектическом материализме. По крайней мере, собираюсь…

Я почесал затылок и… сдался:

– Исаков Антон. Шестьдесят пятого года рождения. Сеченова, сорок пять.

– То-то, – подобрел Пятый. – Саша, проверь.

Козет кивнул.

– Ирина, пробей по базам. Так! К нашим баранам. Поправки в диспозиции. – Быстрый взгляд в мою сторону. – Выхо́дите не у рынка, а на следующей остановке. Двигаете к «Оптике». Украшаете младенца очками (я прищурился на Ирину, но та невозмутимо теребила ухо). Дальше по старой схеме – сначала в парк, придется пройти мимо «Березки», но так даже лучше – вас срисуют быстрее. Дальше – качели-карусели, сопли-истерика – и на фарцу. Вопросы?

– Все ясно.

– Тогда по коням.

Сволочи!

С мрачным выражением лица я восседал в миниатюрном вагончике детского поезда и, покачиваясь на поворотах, старался не смотреть в сторону своих новоявленных «родителей». Там весело махали руками, жизнерадостно ржали и пытались до меня докричаться. Хорошо, что «Чунга-чанга» гремела на весь парк.

Господи! Родите меня обратно!

Как хорошо, что всего этого не видела сейчас наша дворовая братва!

На меня напялили куцее демисезонное пальтишко перечного цвета, коротенькие, до колена шерстяные штанишки поверх теплых детских колготок (!) и дурацкий коричневый берет. Обут я был в безобразного вида боты с веселенькими желтыми калошами.

Но квинтэссенцией вопиющего глумления над ребенком оказались массивные очки в толстенной роговой оправе, от которых, казалось, переносица прогибалась с легким похрустыванием. Стекол без диоптрий («с дымком») в наличии не оказалось, поэтому через толстые выпуклые линзы на мир я смотрел огромными глазами придушенного лемура, на которого случайно присел мишка-коала.