Олег Корабельников - Гололед

Мурлыкал телевизор, за окном пролетел самолет, водопроводная труба взяла вторую октаву.

Буданову хотелось сказать очень много, но он не мог говорить, если никто не отвечал ему, не спорил с ним, и даже не соглашался.

— Хорошо, в таком случае, прощайте. Мой телефон вы знаете.

Он открыл дверь, вышел в подъезд, спустился на один этаж ниже, но все же остановился, постоял немного, а потом медленно вернулся.

В комнате Антиповой не было, а дверь в ванную была закрыта.

Буданов заколебался. Он чувствовал, что его просто дурачат, но цели этой трагикомедии были для него непонятны, и потому он не был уверен, так ли это на самом деле. Быть может, и в самом деле жизнь для Антиповой потеряла смысл, и в пустой квартире, в одиночестве, ей до того страшно и тоскливо, что существует только один выход.

Шпингалет легко вырвался из древесины. Рассеянный свет проникал из комнаты и было видно, что Антипова сидела на краю ванны и тихонько плакала, почти без звука.

— Ну что ты будешь делать! — сказал Буданов в сердцах. Дернул за петлю, веревка вырвалась из стены вместе с гвоздем. — Где у вас зажигается свет? — спросил он. Ответа, конечно, не дождался, пошарил по стене, щелкнул выключателем. Поискал глазами, нашел еще обрывок веревки, собрал все полотенца, набралась целая охапка, и вышел со всем этим из ванной. Можете закрываться, — сказал он.

И снова уселся перед телевизором. Тот послушно отражал то, что происходило за тысячи километров отсюда, огромные заводы, потоки расплавленной стали, грохот блюмингов и почти ощутимый жар мартенов… Экранчик часов сгустил цифры.

«Пора домой, — подумал Буданов. — Что я смогу сделать? Женщину эту я не понимаю, и никогда не пойму, наверное… Да, пора идти, Лена беспокоится».

Он думал так, но со стула не вставал, думал так, но знал одновременно, что не уйдет отсюда, не может он уйти, покинуть эту незнакомую и непонятную женщину. Запах беды стоял в доме и тревожил Буданова, заставляя его искать выход, искать спасения. Не только для нее, но и для себя. Если она умрет, то на его совести будет еще одна жизнь, и не только на совести, как знать, что напишет она в своей последней записке, кого обвинит, кого проклянет. А ведь скорее всего, его — Буданова.

Антипова вышла из ванной, он слышал, как скрипнула дверь, как мягко прошелестели ее босые ноги по коридору, и вот она зашла в комнату. Он обернулся.

В первую минуту он решил, что это другая женщина, потому что Антипова неведомо как успела переодеться. Была она в длинном нарядном платье с глубоким вырезом, волосы расчесаны и кокетливая прядь падает на висок, а по лицу прошлись пудра, тушь и помада. Не говоря ни слова, она открыла шкаф, покопалась там, вынула туфли, обулась. Щелкнула выключателем, скользящим шагом подошла вплотную к нему, отставила ногу, склонила голову набок, улыбнулась так, как могут улыбаться только красивые, уверенные в себе женщины.

— Вячеслав Андреевич, будьте сегодня моим гостем. Вы знаете, мне так одиноко.

Буданов медленно поднялся:

— Спасибо, но уже поздно, мне надо ехать. Простите, не знаю ваше имя-отчество…

— Зовите меня просто Катя, — сказала она и легким движением провела пальцем по его рукаву, — а я вас буду звать Слава. И вообще, давай на «ты». Ты очень милый, Слава. Не спеши, останься.

— Я понимаю, Екатерина… э-э…

— Катя. Зовите меня Катя.

— Ну, хорошо, я понимаю. Катя, что вы перенесли большое горе, и ведь именно я, хоть косвенно, но повинен в этом. Скажите прямо и честно, что я должен сделать, чтобы хоть немного искупить свою вину?

— Останься со мной, — сказала она, придвинулась ближе и прикоснулась к нему, он отпрянул.

— Нет, мне пора. Я рад, что вам стало лучше.

— Ну, Славик, ну, ты невежлив, — протянула она.

— Завтра, — сказал Буданов, — я приеду завтра, и мы все обговорим. А сейчас мне некогда. До свидания.

Уже на улице ему стало стыдно, что он так поспешно и трусливо сбежал, и досаду свою выместил на дверце автомобиля. Он хлопнул так, что звякнули стекла и замок жалобно вскрикнул. Он все еще испытывал к своей машине неприязнь, она казалась ему чуть ли не живым существом, капризным, злым и хитрым. Она только притворяется покорной и беспомощной, только делает вид, что мертва без человека, а на самом деле только и ждет удобного случая, чтобы выкинуть коленце: то заглохнет на подъеме, то спалит свечу, то начнет симулировать тяжкую болезнь карбюратора, а сама только и добивается чтобы человек в унижении своем, уподобившись червю, заполз под нее и стал бы щекотать ей брюхо гаечными ключами. «Продам машину, — подумал Буданов, без особой нежности загоняя ее в гараж. — Непременно продам…»