Аркадий и Борис Стругацкие - День затмения

Пассажир распахнул дверцу и неторопливо выбрался наружу, стараясь не слишком испачкаться о пыльный борт. Он был высок ростом и вообще обширен во всех своих измерениях. Все у него было крупное, массивное – руки, ступни, мясистое грубое лицо, изуродованное старыми шрамами и ожогом.

Он осторожно огляделся – довольно странное движение, совсем, казалось бы, этому человеку не свойственное, – и скользнул взглядом по фасаду дома. В окне второго этажа виднелся Малянов, сидящий на подоконнике. Седой человек приветствовал его, поднявши растопыренную пятерню, Малянов с готовностью ответил ему тем же.

Он сидел на подоконнике. Солнце уже ушло в другую сторону дома, и шторы теперь можно было раздернуть. В руке Малянов держал гигантский бутерброд, пышно разукрашенный зеленью. Зелень торчала во все стороны, и, откусывая от бутерброда, Малянов погружался в эту зелень, как лошадь в сено.

– …Представляешь? – говорил он, не переставая жевать. – Моам? Муам… И причем жратва первоклассная! Омары, например. Кстати, ты не знаешь, что с омарами делают?

Сидя в единственном кресле, его внимательно слушал Филипп Вечеровский, элегантный, как дипломат на приеме, в великолепном костюме, ослепительной сорочке… галстук единственно возможной расцветки… запонки… в руке трубка, и, разумеется, не какое-нибудь там ширпотребовское барахло за три пятнадцать, а настоящий «Данхилл» с белой точкой. Бледное вытянутое лицо его было непроницаемо спокойно, белесые ресницы помаргивали.

– Знаю, – сказал он, и это прозвучало, как приговор.

– Это я и сам знаю, – сказал Малянов. – Но как его приготовить? Он же, подлец, глубокозамороженный…

За окном Малянов видел лопоухого мальчишечку-шофера и седого человека с изуродованным лицом. Они стояли возле газика и разговаривали, причем седой поминутно и очень неумело озирался по сторонам. Оба – в черных мешковатых костюмчиках и в старомодных бобочках с отложными воротничками. Седой держал в руке объемистый кожаный портфель.

– Дима, – сказал Вечеровский, помолчав, – это правда, что тебе предложили филиал?

– Да. А ты откуда знаешь? Уже и до твоего, значит, института…

– Ты согласился?

– Нет.

– Почему?

Малянов отвернулся и стал смотреть в окно. Седого уже не было около газика. Шофер в одиночестве стоял, рассматривая обширную грязную тряпку, которую держал, расправивши перед собой. Потом он пошел вокруг машины, отряхивая от пыли брезентовый кузов.

– Не хочу, – сказал Малянов, все еще глядя в окно. – Я, извините за выражение, ученый. Я не хочу быть директором.

– У тебя не осталось идей?

– У меня есть идеи, Фил. Именно поэтому я не хочу превращаться в администратора. Пока что-то еще шевелится здесь… – от стукнул себя кулаком в потный лоб. – Пока еще не омертвело напрочь…

– Насколько я знаю, филиалу будут выделены большие деньги Это задумано как очень серьезное предприятие, и человек, имеющий идеи…

– Ты, кажется, тоже вознамерился уговаривать меня, как девку красную.

– Нет. Я просто хотел бы понять, почему ты отказался.

Малянов смотрел, как шофер, прекративши пыльное свое занятие, заталкивает тряпку за противотуманную фару. Седой вышел из парадной и двинулся к машине. Портфеля с ним не было – он держал подмышкой толстенную ядовито-зеленую папку. Вторая папка, тоже зеленая, по еще более толстая, висела у него в авоське в другой руке. Шофер кинулся ему помогать, они погрузились в автомобиль и уехали.

– А черт его знает, почему я отказался, – проговорил наконец Малянов.

– Зло взяло. Какого дьявола? В прошлом году о Малянове и разговаривать не хотели – молод, видите ли, недостаточно зрел и вообще – участник бракоразводного процесса. Ладно, отцы! Я на это наплевал и забыл. А теперь вот, когда у меня самое что ни на есть пошло… Ты помнишь, я тебе рассказывал про полости макроскопической устойчивости?

– Полости Малянова? – сказал Вечеровский, усмехнувшись.

– Ладно-ладно! Нечего!.. Так вот, я доказал, кажется, что они существуют. Ты понимаешь, что это означает и что отсюда следует?

– Откровенно говоря, не совсем.

– Не совсем!.. Я и сам еще не совсем понимаю, но я тебе гарантирую, что это – новая теория звездообразования как минимум, а может быть, я вообще самая общая теория образования материи в физическом понимании этого слова. Сечешь?

– Секу помаленьку, – сказал Вечеровский. Он произнес эти слова так, как мог бы их произнести просвещенный дворянин девятнадцатого зека.