Виталий Вавикин - Люди, ангелы и микросхемы

В тот день нейронный психолог не скажет ничего конкретного. Разговор останется просто разговором. Но потом, когда придет время нового прыжка Тилдона Туке, Луиза Белоу вызовет его к себе и поручит провести еще одну реконструкцию вместо прыжка. Разбитых кулаком Левски губ, Белоу не заметит. Или притворится, что не заметила.

Туке вернется в свою безразмерную квартиру, где будет дотлевать его прощальная вечеринка. Вот только его там ждать уже никто не будет. Даже Рени. С пыльцой синтетического кокаина на верхней губе, она будет кокетничать на балконе с Младеном Арвидой – их новым временным другом, который практиковался в участке Рени, получив годичный перевод из соседнего Тихоокеанского комплекса «Isistius labialis», где проживало около двенадцати миллиардов человек, причем их проблемы с нижними ярусами были куда серьезней, чем в «Galeus longirostris». Поэтому Младен Арвида и оказался в участке Рени. На работе они обменивались опытом, и это Туке мог понять, но вот что Арвида делает в его квартире – нет. Еще и на балконе. С Рени. Она смеется. В левой руке дымится сигарета, в правой… Ладонь правой теряется где-то в районе пояса Арвиды, проскальзывая в брюки. Ревности нет. Туке просто стоит и смотрит. Немного обиды, но не на Рени, а на главу отдела хронографов Луизу Белоу. Если бы не она, то сейчас он бы проходил подготовку к прыжку.

Гнев вспыхивает и гаснет. Снова вспыхивает и снова гаснет. И все это под смех Рени. Если не считать ее правой руки в брюках Арвиды, то со стороны это выглядит как разговор друзей, разве что стоят они слишком близко друг к другу. И никакой ревности. А возможно, в этом времени и не может быть ревности? Вся ревность осталась в прошлом. Все чувства остались в прошлом.

Человек слез с дерева, укротил огонь, приручил животных, построил дом и завел семью. Потом семьи объединились и построили города. Появились первые науки и школы. Человек развивал себя, хотел стать умным. Он был искателем, исследователем. Но потом городов и школ появилось слишком много, и «Человек пытливый» стал «Человеком циничным». Наука сделалась громоздкой и недоступной. Наука перестала служить человеку и начала служить себе самой. А человек… Человек и не заметил, как из хозяина науки стал ее слугой. Из искателя и бунтаря, укротившего огонь, он превратился в меланхоличного теоретика. Огонь в глазах людей погас. Наука интегрировалась в жизнь, превратив чувства и эмоции в кодированный набор чисел, поставив тем самым людей на одну ступень с машинами, программами. И в какой-то момент стоящие у власти люди перестали видеть разницу между поддержанием порядка и тотальным контролем. Законы превратились в запреты, охрана жизни – в штрафные санкции. И переломным стал двадцатый век.

Об этом знает каждый хронограф, правда не каждый любит работать в этом периоде. Например, коллега Тилдона Туке – Жозе Фрай, предпочитает более поздние годы, когда кризис роста населения подошел к концу, а планета была уже загрязнена так сильно, что не было смысла пытаться спасти растительный и животный мир. Семьдесят миллиардов человек, как саранча сновали по земному шару, уничтожая все, что попадается на пути. Потом началась война – хаотичная и бессмысленная. Но война помогла людям вспомнить, кто они, очнуться, обратить оружие во благо. Так появились первые опреснители морской воды, заменившие вымершие леса, первые фабрики по производству химических продуктов питания. И так появились первые жилые комплексы, построенные в океанах. Гигантские командные центры, отстроенные военными, приняли выживших людей, позволив им оставить разоренные, усталые земли. Так началась новая жизнь…

Именно этот период истории будет нравиться Жозе Фрай больше всего… Но она никогда не скажет, что верит в реальность перемещений во времени. В то, что хронографы каким-то образом попадают в дотлевающие остатки времени – да, но чтобы один из людей минувшей эпохи заметил хронографа, заговорил с ним… – сто раз нет. Уж тем более случись с Жозе Фрай нечто подобное, не выложила бы она об этом нейронному психологу…

Вот о чем думает Тилдон Туке, стоя на балконе своей необъятной квартиры, в то время как Рени мило беседует с их общим временным другом Младеном Арвида. «Нет, нельзя просто стоять здесь и ждать, что будет», – думает Туке, продолжая смотреть на пару в дальнем конце огромного балкона. Будущее уже здесь. Оно рвется в реальность. Еще пара минут, и настоящее станет прошлым. Туке чувствует себя призраком, тенью своего времени.