Борис Мир - Данэя. Жертвы прогресса II

– Сын тоже не спит, – сказал ей Дан.

– ?

– Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.

– Он не ожидал увидеть её наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.

Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, – сегодня более ласково, чем всё время после их возвращения.

Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после выхода её из анабиоза – как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.

Он держал её руку в своей; они лежали, не засыпая. Не в первый раз.

Не спала в эту ночь и Лейли.

Она даже не стала ложиться: добравшись домой, уселась в кресло на своей террасе-саду. Надо было всё продумать, разобраться.

Мысли вихрем кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга. Во время полета душевная боль настолько скрутила её, что она была не в состоянии справиться с их сумбуром. И только усевшись на террасе, сделала попытку взять себя в руки.

Прежде всего, ясность: снова продумать, подробно, всё, что увидела и узнала. Попытаться сделать это спокойно, упорядоченно – иначе отчаяние совсем раздавит её.

Итак… Он счастлив. Как никто на Земле. Потому что с ним рядом Эя и их дети. И он сам принадлежит им безраздельно. И поэтому абсолютно не на что надеться. Раньше хоть была какая-то искра надежды, хоть и безумной.

Всё это можно понять разумом, сердцем – никак. Но – что можно делать? Терпеть и ждать, как и прежде? Бесполезно. Дан теперь совсем другой. Ещё более достойный любви – и уже совсем недоступный.

«Всё произошло благодаря Лалу». Лал сделал его таким. Его и Эю. Перевернул их души.

Но задел и её тоже: пробудил в ней потребность в любви. Это не принесло счастья, но она не сетует: ей дорого то, что она пережила. Она тоже – не могла уже быть иной.

Только она ещё слишком много не знала. Оказывается старинные книги и общение с теми, кто сохранил потребность в длительной привязанности, ещё не давали истинного понятия о настоящей любви. Какую она увидела только сегодня. Одновременно с бесповоротно безжалостным выводом о собственной участи.

Понимают ли они до конца сами всю меру собственного счастья? Как они называют друг друга – не по именам: мама, отец, сын, дочь, сестра, брат. Дети целуют их перед сном. Задохнуться можно! Если бы так, как они. Как Эя!

Она представила себя на её месте. Любимый человек, живущий рядом. Дети. Она любила бы их и тоже гордилась бы ими. Высоким серьезным юношей, задорной живой девочкой. Если бы, если бы!

Хотя бы быть одной из них. Быть им такой же близкой, как они сами. И, может быть, прошла бы её душевная боль, и она бы смирилась с невозможностью быть близкой с Даном.

Она горько усмехнулась этому неожиданному повороту мыслей. Это не более возможно, чем её первое желание. Ведь её не устроила бы только роль друга, которому всегда были бы рады.

Нет: жить с ними. Постоянно, каждый день. Совсем безумное, нелепое желание. Мысли метались в воспаленном мозгу в поисках какого-то выхода. Его не было.

Надо смириться. И, всё-таки, как-то взять себя в руки. Иначе можно сойти с ума.

И, вообще – хватит! Надо напиться лимонника, добежать до бассейна, заставить себя позавтракать и отправиться на студию. Надо работать – солнце уже встало.

Никто, конечно, не догадывался, что с ней творится; казалось, всё идет как обычно. Только сегодня она была ещё требовательней, чем всегда.

Многое, слишком, не удовлетворяло её. Заставляла снова и снова повторять куски, без конца включала записи сыгранных и находила в них всё больше ошибок и неудачных моментов.

– Ещё вчера именно это тебе нравилось!

– Ну и что? Сегодня должно быть лучше, чем вчера.

Актерам казалось, что она хочет чего-то почти невозможного. А она вдруг почувствовала, что эта пьеса ей уже совершенно не нравится. После увиденного вчера тема её воспринималась в другом свете. Не то. Пусть её ставит другой режиссер: у нее она теперь не получится.

К счастью, время подходило к обеду: репетиция заканчивалась. Она могла после обеда поехать домой, отдохнуть: вечером спектакль, в котором занята. Вместо этого вернулась на студию. Здесь привычная рабочая обстановка, мешающая вновь безраздельно погрузиться в омут своих мыслей.

Снова начинались репетиции, и она переходила из зала в зал, где-то ненадолго задерживаясь и тихо, так же, как и появлялась, исчезая. Почти ничего не нравилось, не вызывало интерес. Она ушла в сад.