Генри Олди - Беглец

– Техника?

– Да! Системы наблюдения, связи, блокировки – у них уйма всяких систем. Боюсь, мы не всё сумели воспроизвести: новейшие разработки Ларгитас держит в строжайшем секрете.

– В бункере имеется автономный источник питания?

– Конечно.

– Какой?

– Скорее всего, термоядерный реактор с установкой Тора-Хаусмана и конвертором нейтронов в антинейтрино. У нас на полигоне стоит такой же. На Ларгитасе бункер строился не вчера, но вряд ли они меняли реактор: модель проверенная, надёжная…

С минуту гуру молчит, размышляя. Генерал затаивает дыхание. Он боится шумным выдохом погасить затеплившийся огонёк надежды.

– Когда намечена следующая тренировка спецгруппы?

– Завтра. В десять утра.

– Я бы хотел присутствовать.

– Вы хотели меня видеть?

– Да.

– Зачем?

Гюнтер поймал себя на том, что озирается по сторонам. В кабинете Тирана он испытывал нервозность, которую нельзя было объяснить разумными причинами. Страх перед «горячим стартом» Натху? Это могло случиться в любой момент. Сидишь ты на третьем этаже, стоишь на пятом, вышел погулять на свежий воздух – последствия в любом случае будут одинаковы. Нет, этот страх ушел и не возвращался. Страх перед Скорпионом? Ерунда, сякконец не вернется. Полгода, сказал Скорпион, и он сдержит слово. Или не сдержит, если клан найдет неопровержимые доказательства вины Яна Бреслау в гибели женщины с флейтой. Придет Скорпион в назначенный срок, явится до срока – в любом случае Гюнтеру ничего не угрожает. Если, конечно, кавалер Сандерсон сдуру не кинется в бой. А кавалер Сандерсон не кинется, потому что когда Скорпион приползет во второй раз, кавалера Сандерсона не будет поблизости – сякконцы не дураки, второй раз они не повторят своей ошибки. Значит, не «горячий старт» и не Скорпион. Нервы, почему вы шалите?

Я скрыл от него, что мальчик – ментал, думал Гюнтер, глядя на сумрачного Тирана. Он знает, что Натху – антис, и это всё. Я не просто спрятал тайну в карман. Я хочу еще и разобраться в ней по-семейному, без посторонних. Я трясусь над тайной, как сказочный дракон над грудой сокровищ. Если Бреслау узнает…

Страх получил имя – Ян Бреслау.

– Я хочу встретиться с доктором Йохансоном, – без приглашения Гюнтер сел на кушетку. В последнее время его тянуло на резкие, демонстративные поступки, бунтарство в мелочах. Чем мягче он вел себя с сыном, тем чаще в самом Гюнтере просыпался ершистый подросток. – Нам необходимо обсудить ряд вопросов.

– Вопросы? Какие именно?

– Профессиональные.

– Конкретизируйте.

– Это касается Натху. Согласно вашим рекомендациям, я бомбардирую ребёнка позитивом. Мои модели чувств становятся всё сложнее. Ближайший аналог: лекарственный коктейль. Коктейль и точное расписание часов приёма. Это дает результат, вы сами видите…

Не сводя с Гюнтера глаз, Тиран кивнул. После визита Скорпиона, когда молодой человек, рискуя жизнью, примчался Бреслау на помощь, в отношениях Тирана и Гюнтера наметилось потепление. Гюнтер чувствовал это, не ослабляя ментальных блоков. Доверие. Уважение. Симпатия. Личностная окраска. Гюнтеру было стыдно, но он собирался использовать это в корыстных целях.

– Вижу. Мальчик всё меньше…

Тиран замялся, подыскивая слово.

– Занимается йогой, – подсказал Гюнтер. – Раньше он на любую попытку контакта отвечал изменением позы. Асаны, как говорят брамайны. Сейчас он отвечает эмоциями.

– Жестами, – уточнил Тиран. – Мимикой.

– Эмоциями. Это вы видите жесты и мимику. А я чувствую эмоции Натху – и отмечаю: реакция соответствует раздражителю, а жесты и мимика соответствуют чувственному содержанию. Он, я бы сказал, очеловечивается.

– Как говорят брамайны, – задумчиво повторил Тиран. – Почему Натху не говорит? Ему семь лет… Хорошо, ему четыре года. По физическому развитию – четыре. По умственному… Тут мы теряемся в догадках. Но хотя бы самое простое: мама, папа, дай…

– Две тысячи. В четыре года у ребенка должно быть две тысячи слов в активном лексиконе. На момент инициации он наверняка говорил. Или нет? Вы от меня что-то скрываете?

Тиран пожал плечами:

– Мы не знаем. Скорее всего, говорил. А сейчас молчит.

– Полагаю, он не видит необходимости в устной речи. Слова – модели, а мальчик оперирует исходными образами. Модель всегда ущербна по отношению…

Гюнтер осекся. Вступив на скользкую дорожку, он чуть не выболтал Тирану секрет, который собирался держать про запас. Но да, дело обстояло именно так: после первого ментального контакта с отцом, сняв энграмму шадруванской «путанки», Натху все больше реагировал на раздражители по-человечески. Гюнтер даже пугался, узнавая в поведении Натху свои собственные реакции – в большей, в гораздо большей степени, чем это бывает при сходстве отца и сына. Снял энграмму? Случалось, Гюнтер думал о сыне, как о флуктуации: съел энграмму. Съел, переварил, извлек полезные вещества, извергнул отходы. Теперь отцовская энграмма, матрица нарушений, вызванных «путанкой» – часть Натху. И обычная, природная, естественная связь причин и следствий, раздражителей и реакций – тоже часть Натху. И та, которую он приобрел, летая со стаей флуктуаций – тоже его часть. Естественную связь он принял как рабочую матрицу в отношениях с отцом и нянечками, что демонстрирует ежедневно. Но это не мешало ребенку в любой момент, при необходимости или по желанию, переключаться на иную схему: путаную шадруванскую, флуктуативную, йогинскую. Ключевой в этом безумном калейдоскопе Гюнтер считал «путанку» – именно шадруванский раздрай, помноженный на зачатие Натху, привел к тому, что мальчик потянулся к отцу. Свой, подсказала энграмма «путанки». Свой, такой же, как я, похожий, родственная душа…